Небо над бездной
Шрифт:
– Я красноармеец Бренер! – взревела Маня. – Не сметь мне тыкать! Я не для того на Перекопе кровь проливала, чтобы в мирное время всякая сволочь тыловая моих товарищей хватала и тащила! Контра! Хотите лишить Советскую республику лучших медицинских кадров? Не дам! Не позволю!
Маня раскраснелась, скалила белые зубы. В гневе она была страшна и прекрасна.
Никто не называл ее по имени, только «товарищ Бренер». После десяти лет бурной жизни в революции и на войне учиться товарищу Бренер было крайне тяжело. Ее бы не отчислили, даже
Однажды Таня застала ее в женской уборной в состоянии тихой истерики. «Восходящая аорта, нисходящая аорта, правый желудочек, левый желудочек, не могу, не понимаю, ни черта не понимаю», – бормотала товарищ Бренер, выла и билась лбом о кафельную стену. Тане удалось выяснить, что виноват во всем общий круг кровообращения. Она умыла товарища Бренер холодной водой, повела в библиотеку, развернула на столе цветной анатомический атлас, и часа через полтора Маня уже имела некоторое общее представление, как устроено сердце, какими путями движутся по организму потоки венозной и артериальной крови.
С тех пор между ними возник своего рода тайный заговор. Ни слова о мировой революции, никаких классовых споров. Только медицина. Анатомия и физиология человека. Таня объясняла, товарищ Бренер понимала.
И вот теперь товарищ Бренер орала на двух чекистов, не давала им вывести Таню из университета. Это не имело никакого смысла. Через пару минут в фойе появился третий чекист, уставший ждать на улице в автомобиле. Он оказался спокойней, солидней и вежливей своих коллег. Он предъявил мандат и ордер на арест гражданки Даниловой, подписанный товарищем Уншлихтом.
– Манечка, папе моему сообщи, он сейчас в Солдатенковской, – успела сказать Таня, прежде чем захлопнулась дверца автомобиля.
Вуду-Шамбальск, 2007
Потрепанный бежевый «Опель» свернул с трассы и запрыгал по ухабистой дороге. Рустам сбавил скорость. Справа, довольно далеко, показалась зона. Тарелки спутниковой связи на крышах корпусов, часть бетонного забора с темной каймой колючей проволоки. Впереди мелькнуло что-то, исчезло, опять мелькнуло.
Судя по схеме, лабиринт занимал пространство между дворцом Йорубы и развалинами замка сонорхов, то есть ту заповедную часть степи, где особенно пышно росла трава кхведо и никогда не бурили нефтяных скважин.
Лабиринт имел семь входов и выходов, из них четыре на схеме были заштрихованы черным карандашом. Осталось три. Один в развалинах, другой на территории дворца, третий спрятан в маленьком поселке у бывшего конезавода. Именно этот поселок темнел впереди.
«Опель» остановился возле крайнего, очевидно, нежилого одноэтажного кирпичного строения. Кубик с плоской крышей, на крыше
– П-простите, Ив-ван Ан-натольевич, д-дверь з-завалило, п-прид-д-д…
– Придется поработать, – бодро продолжил за него Агапкин, – ты, Рустамка, чего ж третью лопату не прихватил? Я бы тоже с удовольствием подвигался.
Рустам улыбнулся и сказал ему что-то по-шамбальски.
Когда обошли домик, Зубов увидел выбитые окна и под козырьком крыши хорошо сохранившуюся, намертво привинченную вывеску: «Товары повседневного спроса». Снег у двери раскидали быстро, он был легкий, рыхлый. Ржавая дверь открылась с жалобным скрипом.
На полу валялись старые истлевшие газеты, какие-то бумаги, тряпки. Все ожило, зашуршало, зашевелилось от ветра. Обломки прилавка, искореженный остов старого кассового аппарата, поломанные косые полки, осколки стекла были припорошены снегом. Иван Анатольевич едва не упал, споткнувшись о разбухшую, твердую как камень пачку порошка «Новость».
Прошли за прилавок, в бывшую кладовку, довольно просторную, без окон. В углу стоял огромный ржавый холодильник, рядом валялась оторванная дверца. Рустам включил фонарь, отдал Агапкину, разбросал лопатой кучу мусора, осколки кафельной плитки. Открылся черный квадрат, металлическая крышка люка.
Сначала Ивану Анатольевичу показалось, что они просто спускаются в погреб по удобной железной лесенке длиной метра полтора. Внизу твердый пол, камень или толстая прочная плитка. Фонарный луч осветил небольшое замкнутое пространство и уперся в железную дверь. За ней была еще одна лестница, уже длиннее и круче. Агапкин одолел ее легко, спускался, освещенный снизу фонарем Зубова, сверху фонарем Рустама, сопел, кряхтел. Когда Зубов протянул ему руку, сердито огрызнулся:
– Отстань, я сам.
Дальше был узкий туннель, он шел полого вниз, передвигаться пришлось гуськом, согнувшись, мелко семеня ногами, поскольку пол оказался довольно скользким.
– Этот лаз незаконный, Йоруба о нем не знает, – сказал старик.
Туннель постепенно расширялся. Луч скользил по шершавым темным стенам. Как и обещал старик, внутри было довольно тепло, к тому же просторно. Зубов расстегнул куртку, снял и сунул в карман шарф. Старик шагал рядом, все так же бодро. Заметив, что Зубов осветил фонариком часы, ехидно спросил:
– Устал, чекушник?
– Я нет. А вы?
– И я нет. Еще минут сорок топать, – он провел рукой по стене. – Древний материковый базальт, пять тысяч лет этим плитам. Слушай, Рустам, ты как думаешь, если бы твои гениальные предки шамбалы захотели, могли бы тут метро построить?
– З-зачем? М-метро в б-большом г-городе н-нужно, т-тут с-степь.
– Да, степь. Древние шамбалы любили простор, воздух, много неба, много ветра. А построить могли в принципе все что угодно, владели технологиями, которые до сих пор не разгаданы.