Небо остается синим
Шрифт:
Многие уже знали о зверствах, которые чинили фашисты на Восточном фронте над коммунистами, над русскими, над евреями. Поэтому одна мысль, что их повезут на восток, вселяла ужас.
Этот вагон был последним в составе, впереди следовал вагон эсэсовской охраны. Среди пассажиров были и привилегированные евреи, вроде этого торгового агента, возмущавшегося тем, что его не признали за чистого арийца. Были здесь и политические заключенные, такие, как Фери Илку, и уголовные преступники, которых пригнали на станцию прямо из тюрьмы. Но попадались и случайно задержанные, у которых во время проверки не оказалось
Снова со скрипом тронулся вагон, но уже в противоположном направлении. Поезд полз медленно, лениво, точно маневрируя.
— Сейчас идем обратно, — сообщил торговый агент просто для того, чтобы хоть что-нибудь сказать.
— Зачем людям нервы трепать, — сердито заметил Фери Илку. — Все равно на восток нас не повезут: там немцы отступают по всему фронту.
Илку чувствовал, что девушка разглядывает его. Взглянув ей в глаза, он удивился: в них не было ни ужаса, ни даже тревоги. Карие большие зрачки безжизненно уставились в одну точку, и только на дне их застыла невыразимая тоска. «Надо ее вывести из этого оцепенения», — подумал Илку.
Валерию и вправду немного успокоили слова парня, — может быть, не столько слова, сколько взгляд. Голос его звучал мягко и вместе с тем настойчиво. «Если бы я встретилась с ним раньше, на свободе! — промелькнуло у нее в голове. — Ах, что за глупые мысли!»
Маневрирование продолжалось, оно становилось невыносимым и тоскливым, как бесконечный осенний дождь. За окном темнело, и в вагоне быстро стирались очертания предметов, сливаясь в одно сплошное шевелящееся пятно. В сумерках беспокойство и сомнения становились огромными. На восток или на запад отправится наконец поезд? Какой-то старик все время подсчитывал, сколько раз состав двигался вперед и назад. В конце концов он окончательно запутался и упавшим голосом растерянно повторял:
— Восток… запад… юг… Нет, восток!
Его монотонные слова смешивались с лихорадочным бормотанием молящейся женщины.
Был уже поздний вечер, когда поезд наконец двинулся на юг. Измученные многочасовым ожиданием, люди улеглись где попало. Им уже было все равно, куда их везут.
После резких остановок и толчков в вагоне все перевернуто вверх дном. Илку решил сложить вещи так, чтобы на них можно было лечь. Люди с безразличным видом следили, как парень при свете огарка возился с чемоданами и узлами.
— Все равно теперь конец! — прохрипел кто-то.
Ни Илку, ни Валерия не смогли бы сказать, как получилось, что они оказались рядом. Теперь они обменялись взглядами, как старые знакомые. Несколько минут они оба молчали, потом заговорила Валерия:
— Какой сегодня день? Кажется, пятница. Все перепуталось… А это случилось в понедельник. Да, в понедельник. Был солнечный день. Из окна больницы видно было, как голуби учили своих птенцов летать…
— О чем это вы? Какая больница? — встревоженно спросил Илку.
— Разве я не говорила вам? А мне казалось… Да что это я плету пятое через десятое? Да, значит, о больнице. Меня ведь привезли сюда из санатория для туберкулезных.
Илку видел перед собой только ее глаза. Они немного оживились, но где-то в глубине все еще цеплялась тоска.
— Кругом цветы, цветы… — продолжала Валерия. — Особенно хороши георгины. Тогда мне каждый день напоминал
Девушка говорила быстро, скороговоркой.
— А как же вы заболели? — спросил Илку и сразу пожалел об этом.
— Боже мой, я и сама не знаю. Сырая квартира, спертый воздух на работе… Однажды осенью почувствовала, что больна. С тех пор болезнь не отставала от меня.
Парню хотелось отвлечь ее от мрачных мыслей, утешить, но он не находил слов.
Валерия заметила его замешательство и переменила разговор:
— Смотри, как сладко спит этот малыш! Будто ничего не случилось… А с каким аппетитом он жевал хлеб с повидлом! Настоял-таки на своем, чтобы и края были намазаны.
— Расскажи что-нибудь о себе!
— Зачем? Хватит и того, что мы знаем друг о друге.
Они даже не заметили, как перешли на «ты».
Наступило молчание. Кто-то застонал во сне.
— Я даже не знаю, которая по счету: восьмидесятая или восемьдесят первая, — снова заговорила девушка, коснувшись рукой плеча Фери. — И чего хочет от меня Сейплаки, тоже не знаю.
— Бежать бы! — прошептал Фери, хотя знал, что бежать отсюда невозможно.
— Бежать? — беззвучно, одними губами повторила девушка. — Я так боюсь этого Сейплаки! — призналась она. — Его вязкий, хитрый смех… Точно так же он смеялся однажды, когда мучил пойманную кошку… Ну ладно! Не стоит о нем думать. Но почему он не сосчитал меня, как всех? Теперь я даже как-то отдельно от этих людей! Ты, наверное, и не поймешь, каково это мне.
— Нет, я понимаю, — мягко сказал Фери и осторожно погладил ее руку.
Все дальше и дальше мчался поезд.
Свеча погасла, и вагон погрузился во мрак. Кое-кто задремал, но большинство не смыкало глаз. Поезд шел через Словакию, миновал Кошице. Тревога чувствовалась во всем: в судорожном стуке колес, в отрывистых, словно испуганных, гудках паровоза, пропадающих где-то вдали…
Валерии очень хотелось рассказать Фери о себе. Как можно скорее, пока не поздно. Кто знает, что случится утром? Хватит ли времени? Ведь сказать надо так много! Она знает его всего несколько часов, но у нее такое чувство, будто рядом в темноте лежит близкий человек. А ему почти ничего не известно о ней.
— Спишь, Фери? — несмело спросила девушка.
— Нет, не сплю.
Фери взял ее руку и тихонько пожал, как бы подбадривая: «Говори, говори».
— Мне трудно тебе объяснить… Я и сама не понимаю, почему у меня воспоминания детства такие грустные. Или время стерло из памяти все хорошее. Или хорошего вообще не было?..
Фери едва различал блеск ее темных глаз. Но голос! Какая в нем тоска! Надо что-то сделать, чтобы побороть эту тоску! Он должен действовать быстро. С каждым оборотом колеса времени остается все меньше… Плохо, что едут через Словакию…