Небо остается синим
Шрифт:
Казалось, Жибо готов был в эту минуту броситься на товарищей. Он был неплохой малый, но сейчас в его словах клокотала ненависть.
— Хватит, наслушались мы о твоих парижских девушках! — со злостью крикнул ему в лицо чех. — Хватит! Ни к чему нам эти легкомысленные штучки! Мы и на свободе еще бог знает сколько времени не сможем быть мужчинами!
— Перестаньте! — хрипло бросил «волжанин». Он говорил отрывисто и односложно, но его понимали с полуслова.
А чех никак не мог успокоиться.
— Золотая молодежь! — он даже плюнул в ожесточении. — Я
Только Диас молчит. Его сунули в эшелон потому, что не хватало одного до круглой цифры. Наци даже на смерть посылают круглыми цифрами.
Диас боится этого спора. Оказывается, существует сила, способная разъединить людей, сроднившихся за долгие месяцы работы в шахте. Он чувствовал себя растерянным, испуганным. В мастерской, когда вспыхивала ссора, всегда почему-то получалось, что больше всех доставалось ему, Диасу.
В пылу спора люди не заметили, как снова появился «зеленый». Он был зол, что ему до сих пор не удалось получить туфли Диаса.
— Да чего вы уцепились за эти несчастные туфли, болваны? — сердито буркнул он. — Завтра от всех вас останется дым.
— Что ты сказал, собака?! — крикнул чех, и лицо его перекосилось от ярости.
— Что ты мелешь? — прохрипел скульптор.
Барак зашумел. Даже те, которые до сих пор лежали неподвижно, привстали со своих мест.
— Лучше я отдам ему, — виновато проговорил Диас и стал медленно снимать туфли.
— Устрою тебя в больнице… За цветами будешь ухаживать, — бормотал «зеленый», — и хлеба дам впридачу.
В этот момент подошел Келемен. Замысловатые ругательства, приправленные крепкими лагерными выражениями, обрушились на голову «зеленого». Тот съежился и поспешил ретироваться. «Красный» сразу завладел всеобщим доверием. Оказывается, он на их стороне?
— Эй, шляпу свою забери! — насмешливо крикнул Келемен вдогонку «зеленому».
Новая шляпа, олицетворявшая превосходство «зеленого» над обитателями барака, так и осталась лежать на полу. «Зеленый» исчез. Но осталось что-то гнетущее, словно вещи утопленника на берегу. Мысли ворочались тяжелые, как мельничные жернова. «Зеленый» высказал вслух то, чего они больше всего боялись.
— А вы уши развесили? Врет он все! — громко заговорил Келемен и, не дожидаясь приглашения, присел на нары.
Его слова встретили с недоверием, но расспрашивать никто не решался. В присутствии «красного» все почувствовали себя уверенней.
— Или вы впервые видите «зеленого», что ведете себя как грудные младенцы? — спросил Келемен. И тут же мысленно выругал себя: зачем ввязался в этот разговор? Ведь он делает совсем не то, что ему велено. Э, все равно! Он чертовски устал. Наверное, уже перевалило за полночь? — Такая сволочь, как этот, — продолжал Келемен, — увидит, что кто-нибудь выбился из сил, подойдет и заговорит ласково так: «Садись, отдохни, дружок!» А сам позовет эсэсовца и предложит пустить несчастного в расход.
Теперь все внимательно слушали Келемена. Но тяжелый осадок, который оставили слова «зеленого», еще не растаял. Им бы знать,
Разговор не клеился.
Вдруг раздался голос «волжанина»:
— Как ты думаешь, страшно поднять кирку или лопату на такого вот?
— Почему? — возразил Келемен. — Вот чех поднимал. Может быть, не кирку… Не каждому дано убить Гейдриха [7] . У чеха на квартире переночевал товарищ. Несколько часов поспал спокойно. А может быть, это для него было тогда важнее всего. Кто знает, какой мерой измеряются человеческие дела? Вот и вы здесь кое-что могли бы сделать…
7
Гейдрих — ставленник Гитлера в Чехии и Моравии, убитый партизанами в период оккупации.
— Что? Что сделать? — Келемен вдруг почувствовал, как что-то ожило в их омертвевших лицах.
Он даже смолк на минуту, не ожидая, что его слова произведут такое действие. Что могут сделать эти тени? Отступать нельзя. Глаза, лихорадочно блестящие глаза требуют ответа.
— Спасите Диаса, — проговорил Келемен и сам удивился своим словам. Уж не сошел ли он с ума? Но чем невероятнее казалась эта мысль, тем упрямее настаивал он на ней. — Да, да, Диаса. Что вы на меня уставились?
В бараке переглядывались и молчали.
— Диаса, говоришь? — вдруг спросил чех. Скульптор хмыкнул и пытливо посмотрел на Келемена.
— Мы бы и не додумались, — медленно сказал «волжанин».
Диас все слышал. Ему вдруг стало жарко, мысли путались. Спастись одному? Но это же подло!..
«Тебя, Диас! Тебя, Диас!» — читает он в глазах чеха, Кеппеля, «волжанина».
Келемен встал.
— Тогда я побегу и подготовлю что надо. А вы тем временем соберите буханку хлеба.
— Буханку хлеба? — пронеслось по бараку. Он тоже хочет выкупа, как «зеленый»?
Келемен вышел. В бараке снова стало тихо. Но это была не та тишина, что после ухода «зеленого».
Жибо и «волжанин» вынимают хлебный паек.
Еле слышный шорох, затаенный вздох и… еще один паек — чеха. Потом, не сразу, Кеппеля. Еще и еще…
Все смотрят на буханку. Она срослась из ломтиков, полученных накануне. Теперь это чья-то сила, чья-то жизнь. Жизнь, от которой они должны отказаться, чтобы один продолжил ее там, на свободе.
— Диас, ты слыхал что-нибудь о либерецких стеклодувах? — глухо спрашивает чех.
— Ты же сам рассказывал мне о них, дядя!
— Словом… после войны ты того… наведайся. Адрес я тебе дам. Правда, детей ты уже, наверное, не узнаешь. Вырастут…
Диасу что-то сжимает горло. Влажными становятся глаза.
— Ты отомстишь за нас! За всех! — раздается голос «волжанина».
Диас оглядывается. Но вот «красный» уже вернулся. Он сжимает левой рукой (правая перевязана какими-то тряпками) руку Диаса крепко, до боли.
Келемен прощается. Надо спешить. Дорога каждая минута: всего не предугадаешь.