Небо — пусто?
Шрифт:
Тихо. Так тихо, что даже не по себе. Не бывает так тихо, когда столько людей и зверей под одной крышей.
Мужик весело улыбнулся.
— Вот и хорошо решили, умно. Зачем вам, с другой стороны, деньги? Подумаешь, какие-то пятнадцать тысяч долларов! Зачем они нужны? Мы — простые советские люди — привыкли отказывать себе во всём, привыкли голодать, привыкли ходить в одной и той же одежде годами! Нам лишь бы идея… — Он откровенно издевается над ней!
— О какой идее вы говорите? — спрашивает Дора, а сама неожиданно слышит слова Кроля — «Были бы у меня тысяч
— Дурили нам голову семьдесят лет, дурят сейчас, — говорит мужик, — для родины надо жить. А я — возражаю. Для себя надо успеть пожить, без оглядки на начальничков. Надо успеть взять от жизни всё, что можно.
Пропавший Акишка, погибшая — жертвой перестройки — Наташа, «Покаяние»… — в одну секунду проскочили перед глазами. И как-то непонятно сплелись с тем, что говорил мужик.
— Правду говорите, — признала она, с любопытством глядя в весёлые глаза. — Околпачили нас искусно, голову задурили и пыли в морду достаточно напустили, чтобы мы ослепли. Вы — туда же, дурите голову. Говорите, какой ваш интерес, — приказала она.
На мгновение прилипшая к лицу улыбка стала удивлённой, но мужик быстро сбросил удивление и заговорил доверительно и открыто:
— Наш интерес очевиден. Недвижимость — единственная ценность. Пока вы живы, живите. А умрёте, квартира — наша. У вас купим за пятнадцать, а потом продадим за сто тысяч, вот и весь наш интерес. Квартира — валюта. Да ещё в старом доме! Стены — непробиваемые, слышимости никакой, хоть убивай, добротно всё, от проводки до унитаза.
— Унитаз нам меняли, — вставила ехидно Дора.
— Я имею в виду подводящую систему. Сделана без халтуры.
— Тоже переделывали всё.
Мужик махнул рукой.
— Да, вам очки не вотрёшь. Не похожи вы на дворника.
— И это знаете? — удивилась Дора.
— А кто не знает вас в этом дворе? Все удивляются, зарплаты не получаете, а продолжаете убирать.
— Душа болит, — сказала Дора и прикусила язык. Не нравятся ей эти гости, нечего с ними по-человечески.
«Были бы у меня тысяч шесть-семь, я бы, может, и нашёл, выход…»
Выход…
— Мы не торопим вас, — сказал мужик и встал. Стёпка снова залаял. Ксен вскочил, снова стал царапаться в дверь и мяукать. — Вот вам телефончик, — мужик протянул ей карточку. — Насильно мил не будешь. Насильно дела не сделаешь. У нас всё честно. Вы подписываете купчую, мы вам — пятнадцать тысяч на стол. И, учтите, доллары не поддельные, настоящие. Мы уважаем и себя, и продавца, не собираемся влипать ни в какие истории с фальшивками. Нам дорога наша честь. А выгода и вам и нам. Вы — сыты, мы — в будущем — с вашей квартирой.
Стёп продолжал яростно лаять. Она смотрела в окно. От обеденного стола
«Шесть-семь тысяч… долларов, мать!»…
— Я не люблю уговаривать, — уговаривал её мужчина. — Вы не ребёнок. Есть голова на плечах. Нужно — вперёд, вот он я. Не нужно — чао.
— Я согласна, — сказала Дора неожиданно для себя.
Стёпка исходил не свойственной ему злобой, сосало под ложечкой, кровь била её по тощим костям и по черепу.
На стол с маху плюхнулся бежевый, с блестящими креплениями чемоданчик.
Пятая глава
…Через какое-то время всё было кончено. Она сидела одна перед столом, на котором лежала копия купчей и стопка зелёных банкнотов.
Доллары у неё дома! В её квартире, которую ей подарил Егор Куприянович.
Стёпка ходит вокруг стола, стульев, нюхает следы гостей и — рычит. Ксен следует за ним по пятам, задрав хвост, а за Ксеном несутся три котёнка и пытаются поймать его хвост.
Страх, что гонял по ней сердце, и ощущение опасности, сменились безразличием, смешанным с глубокой усталостью, когда и руки не поднять.
Полчаса, и изменилась вся жизнь.
Егор Куприянович подарил ей квартиру — в том дворе, в котором она прожила почти всю свою жизнь, если вычесть главные годы — с родителями, Акишкой и Скворой.
Стены, пол, потолок, вылизанные углы, светлые окна, выходящие на клумбу и горушку, которые она сделала своими руками, — её.
Были её. Они были и Акишкины. Акишка ходил по Сверкающим половицам вместе с ней. И сидел на кухне под розовой тёплой лампой и пил чай. И ложился с нею в её девичью постель и шептал на ночь не затёршиеся от повторения слова: «Я люблю тебя», «Вернусь, сразу поженимся». Акишка располагался в снах хозяином — живой и стесняющийся своего роста и своей худобы.
Эта квартира предназначалась Кролю, единственному из рода человеческого, называющему её — «мать», Кролю-мученику, Кролю — любящему её и не смеющему подарить ей свою любовь, как дарил до Виточки.
А теперь квартира — чужая.
В ней не может оказаться Акишка, теперь это не его дом. Её нельзя подарить Кролю.
Вот зелёненькие, новенькие, чистенькие бумажки — вместо единственного пристанища за жизнь, в котором она разместила всех, кого любила.
«Но ты сделала это добровольно. Но твои звери будут сыты», — убеждает себя Дора. И — встаёт. Конечно, она сделала это для того, чтобы выжил Кроль, чтобы спасся от Виточки. И она доживёт свою жизнь в своей квартире. Она обеспечит зверей мясом и рыбой. И она подарит Кролю будущее.