Небо в кармане 3
Шрифт:
— Да, Александр Ильич, право слово не нужно было этого делать, — укорил генерала император. — Унесите это.
И, не обращая никакого внимания на растерявшегося жандарма, постарался успокоить супругу, мягко взял её за руку и обернулся к порученцу:
— Немедленно доставить ко мне этого… Этого… Этого, — легонько пожал женские пальчики своими, нахмурился и усмехнулся. Наконец-то подобрал нужное определение. — Авантюриста!
И кивком головы указал растерявшемуся генералу на выход. Ещё и грозно нахмурил брови, поторапливая тем самым явно замешкавшегося жандарма.
— Кого доставить? —
Замолчала, подняла глаза и наконец-то нашла в себе силы рассмотреть предмет в руках Пантелеева. Сжала губы в тонкую ниточку, нахмурила брови. Пантелеев отступил на шаг назад, настолько сердитым было в этот момент выражение лица императрицы.
— Как сядет самолёт, лётчика сразу ко мне, — повторил для порученца император, оглянулся на семью и поспешил успокоить своих девочек. — Да не он это, не он…
И уже в спину удаляющемуся прочь Фогелю во весь голос сказал:
— И поле от посторонних освободите! А то этому… — Александр Александрович замялся, нахмурился, глянул вверх, где всё это время так и продолжал наматывать круги тарахтящий аэроплан, и вдруг еле заметно улыбнулся. — Приземлиться некуда будет.
И, как бы про себя, договорил:
— Обо всём самому думать приходится.
Про себя, но все окружающие эту фразу отлично расслышали. А император оглянулся на детей и вдруг весело подмигнул им:
— Это наш авиатор таким экзотичным образом урок всем нам даёт, показывает, что в полётах обязательно нужно привязные ремни использовать и ни в коем случае не пренебрегать индивидуальными средствами спасения. Так называемым парашютом, изобретением господина Котельникова. Так что все живы, а там, — взглядом указал на поле. — Обыкновенное чучело лежит, для реализма в форму обряженное. Задумка неплохая, но исполнение оставляет желать лучшего. Мальчишка! Нашёл, где, а, главное, перед кем, шалить. Придётся его за подобную недопустимую шалость наказать.
Постепенно поле освободили от взбудораженного таким происшествием народа, разряженная и немного помятая публика вернулась за оцепление и скоро на трибунах воцарилась прежняя тишина. Ну как тишина? Шум и гомон переполненной впечатлениями и эмоциями зрителей никуда не делись. Гул над стоячими местами для простых горожан, чуть более сдержанно переговаривалась между собой чистая публика, и даже на центральной трибуне для высшей аристократии можно было увидеть активно обменивающихся впечатлениями дам петербургского света.
Про чучело уже все узнали, вот и не стихали разговоры на ипподроме среди обманутых в своих лучших ожиданиях горожан. Для кого-то предупреждение и трагедия, а для кого-то развлечение…
Разговаривали, но глаз не сводили с кружащегося над головами самолётика.
Ахнули трибуны, колыхнулась стоящая толпа, отшатнулась от оцепления, прижалась к трибунам.
— Господи, опять, — вздохнула Мария Фёдоровна и крепче ухватила за руку мужа.
Задумка казалась великолепной — к подобному происшествию не только внимание всей столичной прессы будет обеспечено, но и профессионалы наверняка задумаются. А как до дела дошло, то исполнение подкачало. Справиться с тяжелым чучелом, равным весу среднего человека, своими силами в кабине было очень трудно. Ну не хотел этот мешок с рукавами из кресла вываливаться, и всё! Упирался, собака дерюжная, за всё цеплялся.
И сидящий за моей спиной Котельников ничем не мог помочь, только мешался, пропихивал между сиденьями руки в тщетных попытках хоть как-то приподнять тяжёлый манекен. Пришлось вежливо рявкнуть на артиста, бросить управление, наклониться, насколько ремни позволили, вплотную к моему своеобразному пассажиру, и только тогда дело сдвинулось с мёртвой точки. В общем, хорошо так поднапрягся. Но если бы перед этим не завалил самолёт в крутой крен со снижением, то и тут бы ничего не получилось.
А так вес уменьшился, появилась боковая составляющая, и мой груз осталось только приподнять и подтолкнуть, направив за борт по нужной траектории, что я благополучно и сделал.
Зато какое облегчение испытал, когда над обрезом кабины ноги чучела в хромовых сапогах мелькнули. Вытер рукавом куртки выступивший на лбу пот, плюхнулся обратно в кресло, поймал плавающую из стороны в сторону ручку управления и выровнял самолёт. Хорошо, что скорости пока невеликие, и машинка получилась устойчивой. Сама по себе по прямой летать может, главное, ей в этом не мешать.
Заложил спираль со снижением и наблюдал за падением чучела. Даже показалось, что шлепок услышал. Разумом понимаю, что подобное невозможно, но воображение вовсю расстаралось, ну и нарисовало всё происходящее в мельчайших подробностях. Аж передёрнуло, ремни в плечи врезались, до того ясно себе эту картинку представил.
А уж когда любопытствующая толпа с трибун на поле хлынула, тут и воображения не понадобилось. Муравейник разворошенный напоминает, вот что. Накинулись на добычу, черти, так и вьются вокруг упавшего тела, бр-р, так и лезут к нему. И на полицейское оцепление никакого внимания не обращают. Да я вообще в этой толпе блюстителей порядка не вижу. Ну и где они, хранители благочиния?
Перевёл самолёт в горизонтальный полёт, встал в левый вираж, кружу над ипподромом, вниз поглядываю. Да что поглядываю, я глаз с разворачивающего там действа не свожу. Даже умудрился заметить мельком брошенный в мою сторону взгляд его императорского величества. Ну, это я так думаю. По крайней мере, голову вверх его величество точно задирал. Удивился количеству упавших в обморок барышень, и вот только теперь задумался, а правильно ли я поступил? Может, не нужно было настолько кардинально решать эту проблему? Проблему с привлечением внимания к нашей продукции? Ну и, само собой, к безопасности лётной работы.