Небо в огне
Шрифт:
– Сильный (Встречный ветер. Наша путевая скорость- двести тридцать километров в час.
Сказал и умолк.
Медленно, едва заметно ползет по циферблату часов минутная стрелка. Ползет самолет навстречу сильному ветру. Три и восемь десятых километра в минуту. А до цели 1300 километров - около шести часов полета, а всего - туда и обратно - двенадцать.
Мелькает опасение: «Не хватит горючего». Мелькает и гаснет. «Черт с ним, с горючим!
– Криво улыбается про себя:-Не хватит - крови добавим. Ишь - расхвастался…»
Мерцают приборы. Колеблется стрелка
И часы, что они - стоят, что ли?! Как утомительно медленно движется время.
Моторы гудят, гудят. Слипаются глаза. Во всем теле какая-то вялость. Сколько прошло времени? Наверное, скоро цель?
Топалев нагибается к приборной доске. Они в полете всего третий час. Так мало! $*
Кончилось действие «колы». Письмо. Где письмо?! Ах, здесь вот, в кармане. Достает треугольник конверта, рвет его в клочья: «К черту! К черту вас, баб!
– открывает форточку, бросает за борт.- Обойдусь…»
Самолет набирает высоту. В наушниках щелчок и голос штурмана:
– Командир, курс!
Топалев смотрит на компас.
– А-а, ч-черт, куда тебя повело!
Выправляет, но ненадолго, компас снова ползет в сторону. Сердито толкает ногой педаль. Самолет рывком заносит хвост. В ответ встревоженно гавкают моторы. Тошно все. Тошно!
Мерцают звезды. Мерцают приборы. Внизу - темно. Высота - четыре тысячи семьсот метров. Трудно дышать. Привычным движением нащупывает рукой кислородную маску. Надевает. Долго возится с резинками. Уж очень больно давят на раковины ушей.
Облегчения от маски не наступает. Глупо. Очень глупо все-таки сделал он, что принял такую дозу «колы». Личные переживания? У воина их быть не должно! Воин -это надежда страны, рычаг победы. Он должен быть душевно спокойным, выносливым, крепким. Крепче, гораздо крепче, чем враг. Но там, в тылу… не понимают, что ли?
– Командир - курс! Топалев стискивает зубы.
– А, ч-черт…
Рывок ногой. Гавкают моторы. Картушка компаса нехотя занимает нужное положение.
Высота - пять тысяч шестьсот. Справа видны метелки прожекторов. В черном небе густо вспыхивают бурые звездочки разрывов зенитных снарядов. Рвутся бомбы.
Топалев оживляется. Наконец-то - цель! Подправляет ногой.
– Командир, курс! Топалев взрывается:
– Да что ты, ослеп, что ли? Не видишь - впереди справа!
– Это Кенигсберг, - спокойно отвечает Овечкин.- 3апасная цель.
Топалев приникает в фонарю:
– Не может быть!…
– Нет, командир, так. До Берлина еще около трех, часов. Курс.
У Топалева никнут плечи. Словно кто прибавил. Около трех часов… Это невозможно.
Гудят моторы. Мерцают звезды. Кенигсберг медленно-медленно проплывает в стороне и остается позади. Высота - шесть тысяч сто. Стынут ноги, стынут пальцы рук. Какая-то слабость в теле. Какой-то розовый свет в глазах. Отчего бы это? От «колы»? И вдруг яркая вспышка и… тьма.
Штурман в обороте
–
– сказал штурман.
Молчание.
Прозрачный нос штурманской кабины чертит своими переплетами иллюминаторов ночное небо. Звездный хоровод ползет направо вниз. Все быстрее, быстрее.
Что это? Неприятная легкость в теле. Овечкин хватается руками за кресло:
– Командир! Командир! Молчание.
Легкость нарастает. Ноги сами отрываются от пола. Моторы работают взахлеб.
– Командир!!
– Товарищ капитан, мы падаем! Что с командиром?
Это кричит радист.
Если бы знать, что с командиром!…
Штурман, держась за кресло, поворачивается назад. Темно, ничего не видно. Только носки унтов да педали.
Моторы рявкают сердито. Толчок! Звезды дружно вскинулись вверх. Овечкина оторвало от кресла, придавило к борту. Моторы завыли на высокой ноте.
– Падаем! Падаем!
– Не ори, - сказал штурман и, преодолевая тяжесть, пополз на коленях к противоположному борту кабины.
Душераздирающий вой моторов, тошнотворное вращение звезд. За голову что-то потянуло. Нащупал рукой: гибкий шланг кислородной маски. Сорвал маску, бросил. Ручка! Где ручка управления? Ага, вот она, прижатая зажимами к борту. Выдернул. Стал щупать пальцами холодный пол кабины.
Звезды крутятся, крутятся. Воют моторы. В лицо дуют упругие воздушные струи. Пальцы нащупали выемку-гнездо. Теперь нужно ставить ручку. Машину мотает. Никак не попасть. Ага, наконец-то! Ручка торчит в полу кабины. Теперь -педали. Сдвинул защелку. Педали пружинисто встали над полом. Теперь нужно сесть в кресло и попытаться вывести машину из штопора. Как это делается, он не знал. Он умел лишь кое-как водить самолет по горизонту. Топалев иногда давал ему управление, а сам откидывался на бронеспинку сиденья и отдыхал.
Ручка подавалась с трудом, педали тоже. Но самолет чутко среагировал на движение. Сначала сильно мотнуло в сторону, так, что глаза полезли из орбит, затем отпустило. Перестали вращаться звезды. Зато еще надсадней завыли моторы. Звезды взметнулись под потолок. Все спуталось, перемешалось. Где верх, где низ?! Ничего не понять. Что делать, что делать?
Инстинктивно потянул на себя. На плечи тотчас же обрушилась тяжесть. Мелькнула мысль: «Бомбы! Как бы не оборвались!»
Тяжесть внезапно сменилась тошнотворной легкостью.
– Ну, а сейчас? Что делать сейчас?
Звезды роем посыпались с потолка, сгрудились впереди, метнулись в сторону. Сиденье уплыло вниз. Крепко вцепившись пальцами в ручку управления, Овечкин повис в пространстве и вслед за тем с силой плюхнулся в кресло. «Кажется, снова падаем…»
– Моторы! Уберите моторы!… - прохрипело в наушниках. Это кричал радист.
«Моторы? Ах да… моторы…»
Голова, как в пьяном угаре, - ничего не соображает. Дотянулся рукой до секторов, сдвинул их на себя. Разом прекратился вой. Откуда-то из-под пола выпорхнули звезды, и далеко впереди взметнулись лучи прожекторов. Ага, теперь хорошо - есть ориентир…