Небо в огне
Шрифт:
– Да вот, - замялся Топалев, - кое-какие соображения насчет загрузки.
– Ага, интересно, - буркнул командир, нацеливаясь насадить иголку на нитку.- Что там у тебя, выкладывай.
Слава принялся выкладывать. Командир внимательно слушал, одобрительно кивал головой, потом вдруг решительно отложил гимнастерку, взялся за карандаш и карту, лежащую у изголовья, и принялся записывать на ее обратной стороне размашистые цифры.
– Ну ладно!
– воскликнул он.
– Обратимся к твоей выкладке. Полет на сегодняшнюю цель займет три часа. Горючего потребуется тысяча двести литров плюс двадцать пять процентов
– На всякий случай, - подковырнул Топалев.
– Вот именно, - согласился командир.
– На всякий случай. На какой? Можете сбиться с курса - раз!
– И загнул палец.
– Ну уж это исключается, товарищ командир, - обиделся Слава.
– Да мой штурманяга… Командир выставил ладонь.
– Ну, это твой. Я говорю в среднем, обо всех. Теперь, баки пробьют - два!
– Загнул еще палец.
– Штурмана ранят или убьют- три! Фриц прилетит бомбить наш аэродром - четыре. Ну и все прочее - пять! Запас нужен? Нужен. Вот.
– Двадцать пять процентов по инструкции, - сказал Слава.
Командир фыркнул, бросил на подушку карандаш. Он чувствовал, что его доказательства неубедительны даже для него самого.
– Ну, ладно что ты хочешь?
– Я хочу получить разрешение варьировать бомбовую загрузку с горючим. Меньше горючего - больше бомб, и только! И вообще: мы воюем? Воюем. Так зачем же возить бензин вместо бомб?
В дверь постучали.
– Можно?
Вошел комиссар полка Морозов. Пожилой, худощавый, с добрым прищуром глаз. Топалев вскочил.
– Сидите, сидите. Я не помешал?
– Нет, - ответил командир.
– Даже наоборот. Вы нужны для преодоления инструкции. Комиссар решил вопрос просто:
– Мы не имеем права приказывать, но если летчики просят, так отчего же не разрешить? Тем более асам. Ведь полетный вес самолета не будет повышаться? Нет. Чего же здесь страшного? Ладно, поговорю с начальством.
И Топалев получил разрешение варьировать. К десяти неизменным соткам в бомболюках он добавлял тяжелые бомбы наружной подвески. Сначала взял две по двести пятьдесят, получилось тысяча пятьсот. В другой раз две по пятьсот, получилось две тонны, а затем подвесил три пятисотки. Две с половиной тонны вместо обычных тысячи трехсот килограммов. Почти двойная загрузка! Это было внушительно. Три громадных черных чушки висели под фюзеляжем. Настороженные, грозные. Привычные сотки рядом с ними казались убогими и смешными. Летчики, приходившие смотреть на топалевский самолет, стыдливо отводили глаза.
И за Топалевым потянулись другие. Но командир полка был осторожен. На две с половиной тонны он давал разрешение только летчикам, в технике пилотирования которых не сомневался. Так в полку определялась категория асов. Разрешили человеку взять эту загрузку- значит, он мастер летного дела. Значит, он уже «два», как говорил про таких Топалев. Значит, он воюет за двоих. Борисов - два, Балалов - два, Назаров - два…
Как- то об этом стало известно конструктору Ильюшину.
– Две с половиной тонны с полевого аэродрома?!
– воскликнул он.
– Этого не может быть, это невероятно. Вы что-то путаете. Такую загрузку этот самолет возьмет -только с бетонной полосы испытательного аэродрома. С трамплина. Мы проверяли. Так и не поверил.
Жабры налима
Взлетная
Однажды, взлетая с максимальной загрузкой с бетонки, я почувствовал что-то неладное. Ревели моторы, бежала машина. Все было как надо, и в то же время ощущалось, что поступательная скорость самолета нарастала слишком медленно. Вот уже и время прошло - пора бы отрываться, а машина бежит и бежит, словно ей жалко расстаться с идеально ровной поверхностью. Я уже видел конец бетонки, а за ней - стена соснового леса. Пришлось подрывать машину. Легкое движение штурвала на себя, и мы в воздухе. Только скорость мала; самолет качается и лениво плывет навстречу соснам. Быстрым движением убираю шасси и терпеливо выдерживаю машину возле самой земли. Сосны - вот они, рядом, но я держу, держу. Я уже чувствую, как налились упругостью рули, как, словно конь, дрожит от нетерпения машина. А я уже из озорства прижимаю ее к земле и держу, держу до самой грани. И уж тогда, когда штурман от страха вжимает голову в плечи, отпускаю штурвал, и машина взмывает вверх…
Всю дорогу до цели и обратно я ломал себе голову: в чем же все-таки дело? Ведь только вчера я взлетал с такой же загрузкой, и даже не с полосы, а с грунта, и все было отлично! Моторы? Нет, моторы работали нормально. Может быть, ветер изменился и стал попутным? Тоже нет. Я сразу уловил бы вертлявость самолета на разбеге.
Я чувствовал, что хожу где-то рядом с разгадкой и что она удивительно проста, но над ней надо еще подумать, сопоставить все свои предыдущие взлеты. Предыдущие?! Ага, стоп!
Разгадка - вот она, извивалась в моих руках, подобно скользкому налиму. Но это был пока не весь налим, а только хвост. Добраться бы до жабр!
Предыдущие взлеты. Что же было у меня предыдущего? С такой же нагрузкой мы взлетали с неровного кочковатого аэродрома. Было трудно. Стучали шасси, чертом прыгала машина, но все равно мы отрывались от земли нормально.
Взлетали и с травянистого аэродрома. Неплохо! С аэродрома плотного, покрытого мелким, величиной с горошину, камушком-песчаником - отлично!
Отлично? Почему отлично? Может быть, тогда был сильный ветер? Нет, было так же тихо, как и сегодня…
Стоп! А с бетонки с такой загрузкой я взлетал когда-нибудь?
Нет. А, ч-черт! Налим извивался в руках: вот-вот ускользнет. Я ходил около. Разгадки не было. Налим собирался ускользнуть.
«А может быть, дело в бетонке?» - робко -подумал я и тут же отбросил эту мысль, как возмутительно несправедливую. Бетонка - это мечта летчиков. Гладкая, ровная.
Меня разыскал адъютант эскадрильи. У него в руках боевое расписание. Вежливо подходит, вежливо спрашивает:
– Вы сегодня опять возьмете максимальную загрузку?
Цель вчерашняя - железобетонные укрепления фашистов. Надо размолотить их тяжелыми бомбами, чтобы легче было пехотинцам взять штурмом цитадель врага. Каждая лишняя бомба…
Это я агитирую себя?! Хорош вояка, нечего сказать!
Я гоню прочь трусливую мыслишку - отказаться от максимальной бомбовой загрузки.
– Да, конечно, - небрежным тоном отвечаю я.- Максимальную.
Адъютант почтительно заносит в боевое расписание цифру 2500. Смотрит на меня с восхищением.