Небо войны

Покрышкин Александр Иванович

Мы встали со своих мест и почтили память боевых друзей минутой молчания. Были слышны лишь всхлипывания официантки да пронзительный свисток паровоза, долетевший со станции.

После ужина летчики окружили Лукашевича. Он рассказал, что при выполнении левого разворота самолет вошел в штопор; чтобы вывести его, не хватило высоты, пришлось прыгать с парашютом. Приземлился Лукашевич почти рядом со сбитым мною немецким летчиком. Преследуя фашиста, наши пехотинцы стреляли и по нему до тех пор, пока не услышали русскую речь.

— Вот вам еще один печальный результат полета

тройки! — не сдержал я своего возмущения. — Летишь, а по бокам два ведомых, словно телохранители. Но ведь я не комдив, чтобы меня так охраняли. Дайте мне такую свободу в строю, чтобы своими разворотами я не заставлял одного выбрасываться с парашютом, а другого уходить черт знает куда!

— Спокойно, Покрышкин! — остановил меня майор Иванов. — Расшумелся, как самовар. Сегодня тройкой летали последний раз. — Эти слова он произнес решительно, как приговор.

Вернувшись в общежитие, я увидел на своей подушке треугольное письмецо. Первая за время войны весточка из Новосибирска.

«Во первых строках» сестра Мария писала, что домой пришло печальное известие о младшем брате Петре — пропал без вести. Я знал, что этот сильный, волевой крепыш никогда не сдастся в плен. Значит, погиб. Значит, война уже забрала одного из нашей семьи. Теперь на фронте нас осталось двое. Третий подрастает, идет по моим стопам. Дождется ли мать кого-нибудь из нас после войны?.. Далее Мария сообщала, что ее муж Павел тоже ушел на фронт, перечисляла имена всех двоюродных братьев, надевших солдатскую форму. «Деньги от тебя пришли, — говорилось в конце письма, — мама и я шлем тебе спасибо». «Хорошо, — подумал я, — что они получили, наконец, от меня подмогу. Завтра же, как приедем на аэродром, напишу им ответ».

На рассвете, под грохот артиллерии, долетавший со стороны Балты, наш полк поднялся с аэродрома и спешно перебазировался на новое место.

Отступление продолжалось.

6. Море и девушки

Теперь мой дом — самолет. Под его крылом я обедаю, в перерывах между полетами читаю газеты, пишу письма, веду свою тетрадь.

Когда полк начал менять аэродромы, я решил было записывать названия населенных пунктов, в которых мы останавливались. Но в конце июля и в первой половине августа перелеты стали настолько частыми, что мне пришлось отказаться от своего намерения.

Немецкие войска стремительно продвигались в направлении Киева. Наш полк, как и другие авиачасти, вынужден был отходить на восток вдоль моря. Мы отступали, конечно, под прикрытием наземных войск, всеми силами помогая пехотинцам сдерживать гитлеровские полчища.

После Котовска полк всего на день задержался на аэродроме у Фрунзевки. Отсюда мы сделали несколько вылетов на штурмовку и сразу же перебазировались в Березовку. Здесь летное поле находилось у самой дороги.

Пока мы стояли вблизи наших границ, почти не видели беженцев, отступающих солдат рассеянных частей. А у этой дороги…

Медленно продвигаются повозки, запряженные лошадьми, волами. На них навалена домашняя утварь, сидят старики, женщины, дети, измученные, опаленные солнцем, серые от пыли. Кто-то натянул

над собой «цыганский» шатер, и из него выглядывают ребячьи лица. Стада коров, овец, лошадей, перемешиваясь, разбегаются по дороге. Пыль движется тучей, окутывает все. Тракторы тащат по три-четыре комбайна. Гудят, безнадежно требуют проезда автомашины.

Стоим, углубившись в лесополосу, чтобы не так обдавало пылью, и смотрим на эту печальную реку. Да, мы, наша армия, не смогли сдержать натиск врага. И мы, как и эти люди, отступаем в надежде на подкрепление, на свежие силы.

Идут бойцы, раненые и здоровые, в ботинках и обмотках, в потных гимнастерках, некоторые с котелком на ремне и без винтовки. Скатки шинелей кажутся им грузом. За плечами тощий вещевой мешок, в кармане или за обмоткой ложка.

Мы подступили к ним ближе, заговорили:

— Почему без оружия?

— Нет оружия.

— Как так?

— Не выдали. Говорят, не хватает.

Горько слышать и видеть все это.

Вспоминаются страницы «Войны и мира», фильмы о гражданской войне. И приходят мысли о большом терпении народа, о могучей силе нашей страны, которая еще не всколыхнулась вся, не вздыбилась от ярости.

Пусть ярость благороднаяВскипает, как волна,Идет война народная,Священная война.

Напев этой песни словно слышится в гуле, который стоит над пыльной дорогой.

— Ракета!

От КП взлетела одна, другая ракета. Мы бежим сколько есть сил к машинам. За деревьями дробится огненно-красный диск заходящего солнца. А может быть, там что-то горит.

Несколько МИГов поднимаются в воздух и сразу же ввязываются в бой.

Вокруг «юнкерсов» вьется целая стая «мессершмиттов». К «юнкерсам» пробиться трудно, но любой ценой надо.

Селиверстов полез напролом к ведущему группы «юнкерсов». На него навалились два «мессершмитта». Из наших никто не успел поддержать его: преследуем уходящую группу. Оглядываюсь и вижу: самолет Селиверстова уже тащит за собой черный шлейф дыма. Вот выбросился летчик, и МИГ продолжает свой последний полет без человека. Пламя его взрыва на земле сливается с кровавым закатом.

Внимательно смотрим на спасенную дорогу. На ней как раз появилась большая колонна наших войск. Машины, разваливая копны хлеба, обгоняют орудия на конной тяге. У бойцов за плечами винтовки, все в касках. Хочется смотреть на них, почувствовать их силу и уверенность. Это так необходимо душе.

Селиверстов возвратился в полк на колхозной автомашине. По его виду мы поняли, что если бы он задержался в самолете еще хотя бы на минуту, то, возможно, и не остался бы в живых.

Друзья сразу же окружили Селиверстова и начали над ним подтрунивать. Один из летчиков оттягивал покоробившуюся от огня полу реглана, второй предлагал поменяться сапогами.

— Теперь походишь за командиром БАО, — под общий смех заметил Фигичев. — Прежде чем что-либо выдать или заменить, он тебе прочтет несколько лекций о сроках носки обмундирования.