Небо войны
Шрифт:
— Почему же не сообщил о себе? — строго спросил командир полка.
Оглянувшись — не слушает ли Валя, — Фигичев тихо ответил:
— Не хотел, пусть попереживает, — и звонко рассмеялся.
Мне не понравилось и то, что он сказал, и его смех.
— Вскружил девушке голову и рад? — дружески упрекнул его я.
Затем разговор зашел об ИЛе. Фигичев был недоволен своим переходом на штурмовик.
— К черту эти одиночные полеты! Все зенитки лупят по тебе одному. Шутка ли?
— А броня?
— Ну и что же из этого. Броню тоже пробивают снаряды.
— Значит, и на ИЛе
— А как же? — И самокритично добавил: — А мы пока не умеем. Нужно учиться.
Благодатное, теплое лето прошло. Я это понял как-то вдруг, заснув однажды на земле, под крылом самолета. Проснулся с насморком и головной болью. Но в санчасть не пошел и вскоре вылетел на боевое задание.
Над селом появился Ю-88, и я, взлетев по-зрячему, бросился его преследовать. Заметив меня, он сразу же освободился от бомб и нырнул в облака. Показался на секунду в просвете и, свалившись в крутое пике, снова растворился в белесой мгле. Я тоже перевел свой МИГ почти в отвесное пикирование.
Облака становятся все гуще и гуще. Когда же, наконец, они кончатся и покажется земля? Вдруг я ощутил резкий удар, в глазах потемнело, и на какой-то момент я потерял связь с окружающим миром. Очнулся, вокруг светло, чувствую, что продолжаю падать, но не могу сделать ни малейшего движения, чтобы вывести самолет из пикирования. Такое состояние, очевидно, наступило от резкого снижения — я падал с высоты трех тысяч до тысячи метров.
Вот уже ясно различаю очертания местности. Наконец нащупываю ручку управления и тяну ее на себя. Самолет делает глубокую просадку и, едва не задев землю, выравнивается. Осматриваюсь. «Юнкерса» уже не видно. Но мне теперь не до него. Восстановив ориентировку, иду на свой аэродром.
Посадил машину нормально. А подняться с сиденья не смог.
— Что с вами? — испуганно спросил Чувашкин. — На вас лица нет! Идемте в санчасть.
Когда с помощью техника я сошел на землю, понял, что заболел. Теперь мне уже не миновать лазарета.
Два дня я пролежал в постели с высокой температурой.
На третий день жар прошел, и мне захотелось встать. Подошел к окну и ужаснулся: мой самолет стоял рядом со скирдой соломы. Если во время бомбежки она загорится, машине несдобровать. Я собрался было пройти на стоянку, как вдруг сквозь гул моторов услышал свист падающих бомб.
В палату вбежала женщина-врач. Она упала на пол и, схватив носилки, потянула их на себя. Я не мог удержаться от смеха, хотя и понимал, что неудобно смеяться над пожилой женщиной.
Раздался взрыв, другой. На пол посыпались осколки оконного стекла.
Но внезапно бомбежка прекратилась. Прямо в халате я побежал на стоянку, которая находилась рядом с санчастью.
— Как же вы «мессеров» допустили до аэродрома? — накинулся я на летчиков.
— Да мы только что с задания возвратились, — оправдывались они. — Не успели даже заправить самолеты.
В это время в небе показалась группа «хейнкелей». Они тоже заходили на поселок. Взлетать было уже поздно, и я лег на землю рядом со скирдой. Снова засвистели бомбы. Они падали совсем близко. Но и на этот раз ни я, ни мой самолет не пострадали.
Вернувшись в санчасть, я сбросил
— Куда вы? — удивленно спросила врач.
— Не могу больше ползать по земле, доктор!
Я вовремя явился к самолету: наша эскадрилья вылетала на штурмовку. Поднявшись в воздух, я окинул взглядом поселок и — ахнул: рядом с аэродромом, на усадьбе МТС, стояли ряды комбайнов. С высоты они очень походили на автомашины и танки. Так вот почему нам не помогает никакая маскировка самолетов. Пока эта техника находится здесь, не будет нам покоя…
Вечером стало известно, что с каховского плацдарма противник перешел в наступление. Полку приказали рано утром перелететь под Мелитополь. Ой, Днипро, Днипро, и с тобой приходится расставаться! Надолго ли — не знаю. Но уверен, что рано или поздно мы вернемся к тебе.
…На новом аэродроме мы приземлились после штурмового удара по вражеским войскам. Каждый израсходовал свой боекомплект полностью, а здесь не оказалось ни горю чего, ни боеприпасов. Мы затащили самолеты в лесопосадки, забросали их ветками и от нечего делать стали «травить баланду». Даже в небо посматривали лишь изредка.
А чего за ним наблюдать? Кто сюда залетит? Попробуй разыщи нас в таком глухом уголке. И все-таки, когда в воздухе послышался гул самолета, мы насторожились. Интересно, кто же это летит? Комдив! Его-то УТИ-4 нам хорошо знаком.
Самолет идет низко над землей, на уровне макушек деревьев, с теневой стороны лесопосадок. Очень хорошо маскируется, хотя в воздухе никакой опасности. Видно и «мастерство» летчика, особенно по тому, как он заходит на посадку.
— Комдив с инспектором. Вдвоем пилотируют.
— Достанется нам за то, что бездельничаем.
— Не бойся, прежде чем сесть, они еще за земной шарик заденут.
— Не каркай!
Самолет вдруг действительно резко просел, чиркнул крылом по земле и рухнул.
Кто-то захохотал, но, поняв, что неуместно, сразу умолк. Бежим к самолету. Если бы такое произошло с кем-нибудь другим, а не с нашим начальством, можно было бы от души посмеяться. Их падение оказалось и комичным и удивительно счастливым.
Когда мы помогли им выбраться из-под сломанной машины, комдив, несмотря на то, что рана на щеке мешала ему говорить, начал отчитывать инспектора:
— Я же тебе передал ручку!
— А я считал, что вы сами будете сажать.
Подъехала машина и увезла пострадавших. Теперь можно было и пошутить…
Несчастье с УТИ спасло и нас и командира БАО от обычных грозных разносов комдива. Машины с горючим и боеприпасами пришли с опозданием из-за того, что их бомбили по дороге. Но они все-таки пришли, и мы, заправив самолеты, вскоре вылетели штурмовать вражеские войска, продвигающиеся к Мелитополю и Сивашу.
На полеты я пришел не сразу. Собрав летчиков, я рассказал им о Чкалове и Супруне, о том, что мне было дорого в них: беззаветная отвага, решительность, широкая эрудиция, глубокие знания. Я говорил о многом, а все свел к испытанному вертикальному маневру, к резкости и перегрузке при пилотировании, к расчетам при стрельбе. Это были первые крупицы нашего боевого опыта, мои личные наблюдения и выводы.