Небо войны
Шрифт:
— Ну, как, не сердишься на меня за прошлый разговор насчет прикрытия? — спросил комдив.
— На начальство, товарищ полковник, сердиться нельзя — во всяком случае, вслух.
— Это правильно, — с улыбкой отозвался он. — Но вот за последний бой кавалеристы сердечно вас благодарят. Молодцы! Хорошо разделали «юнкерсов».
Вдруг он задумался, помолчал немного и продолжал:
— Значит, Краев в госпитале. И видимо, надолго туда попал. Что ж, принимай полк и командуй.
Узнав о приказе комдива, летчики потянулись к штабной землянке. Мне было приятно оттого, что каждый из них крепким рукопожатием или простым словом старался высказать
Но размышлять было некогда. Требовалось немедленно отправить группу на боевое задание в район Мелитополя. Там нашим войскам удалось, наконец, преодолеть очередной оборонительный рубеж противника. Наступление возобновилось.
17. Жизнь с нами
Полеты, бои, занятия, штабные хлопоты… Обычная наша фронтовая жизнь. А где-то далеко Новосибирск. Там мои родные, там мир моей юности. Каждая весточка из дому возвращала мои мысли к домику над Каменкой. По редким письмам, поступающим оттуда, я старался составить себе представление о жизни в глубоком тылу. Жилось там всем несладко. Изнурительный труд для фронта, невзгоды быта и, конечно же, постоянные тревоги за близких, за нас, которые все время находятся под огнем. Я знал, как тяжело сейчас моей матери. Она осталась одна с младшим сыном-школьником. И хотя я отсылал им все свои деньги, жили они впроголодь. Зимой прошлого года умерла бабушка. Только теперь, став взрослым, я понял, какой это был чудесный человек. Всегда спокойная, сильная, она держала весь дом в разумной строгости. Мы, мальчишки, уважали ее и слушались. У меня навсегда останется в памяти образ этой замечательной русской женщины-крестьянки.
В последних письмах матери я перестал спрашивать о брате, пропавшем без вести. О нем мне стало известно больше, чем знали дома.
Еще в Краснодаре, в кулуарах суда над предателями народа, ко мне подошел какой-то незнакомый сержант и спросил:
— Вы Покрышкин?
— Да.
— У вас был брат Петр?
«Был»? Само это слово таило в себе что-то недоброе. Рассказ незнакомца подтвердил мою горькую догадку. Вместе с Петром сержант находился на кадровой службе. Война застала их на финской границе. А дальше…
— Нас отрезали и прижали к Ладожскому озеру. Боеприпасы кончались, и мы вынуждены были перед отходом утопить свои пушки. Сделали плоты и ночью отправились через бушующее озеро. Под покровом темноты еще можно было надеяться на спасение от немецкой авиации и переплыть к своим. Петр подобрал небольшую группу и остался прикрывать наш отход. На прощание он сказал мне: «Есть гранаты и немного патронов, будем пробиваться через леса». Когда мы отплыли, позади долго слышались стрельба и взрывы. Больше я его не видел. Вам ничего не известно о нем?
— Нет.
— Значит, он там и сложил голову. Да, это был Петр Покрышкин. Между прочим, вы похожи с ним, особенно глазами. Когда я услыхал: «Герой Советского Союза Покрышкин», то подумал: «Неужели это Петр?» Его характер я немного знал. Такой не сдастся в плен. Он, конечно, пошел на врага с гранатами.
Простившись с сержантом, я ушел на заседание. Слушая новые показания подсудимых, я определил главное в поведении изменников Родины — животный страх перед врагом, перед малейшей опасностью. Из этого мерзкого страха, как из лесного мха, выползала гадючья голова
…О разговоре с сержантом мне хотелось написать в Новосибирск еще с Кубани. Но я до сих пор не решался этого сделать. Ждать все-таки легче, чем думать, что сына уже нет. Я решил: если представится случай побывать дома, тогда и расскажу обо всем.
Когда я мысленно представлял себе поездку в Новосибирск, то невольно думал и о своих двух Золотых Звездах. Чего греха таить: хотя мы, фронтовики, и редко говорили между собой о наградах, но каждый понимал их значение. И кому из нас не хотелось, чтобы его заслуги по достоинству оценили?!
Две Золотые Звезды, которыми наградило меня наше правительство — вторую я получил в конце августа 1943 года, — часто обращали мои думы к прошлому, заставляя заново переосмысливать свою жизнь. Когда, например, мне вручали вторую Звезду Героя, я почему-то сразу подумал о Степане Супруне, о словах, сказанных им при встрече в Хосте, за несколько лет до войны. Он верил, что я добьюсь своей цели, видел во мне еще тогда качества, необходимые летчику-истребителю.
Человеку всегда приятно сознавать, что он осуществил заветную мечту. То же чувство испытывал и я, став летчиком-асом, десятым в стране дважды Героем. В памяти оживали самые тяжелые дни моей жизни, дни, когда решалось главное: пойду ли я дальше по избранной дороге или препятствия столкнут меня с этого пути?
Самым главным, самым священным для меня был всегда долг перед Родиной. Я не останавливался перед трудностями, если они вставали на моем пути, не хитрил ни перед своей собственной совестью, ни перед товарищами. В бою старался как можно лучше выполнить поставленную задачу, нанести врагу как можно больший урон.
Своими высокими наградами я во многом был обязан боевым друзьям-однополчанам. Без их надежной поддержки в бою я бы не сбил и половины тех самолетов, которые значились на моем счету. Да, я рисковал в поединках с врагом, но моя дерзость всегда опиралась на четкое взаимодействие с ведомым и другими летчиками.
Размышляя о прошлом, я признавал, что порою был резковат по отношению к некоторым старшим товарищам. Но и они не всегда правильно оценивали мои суждения и поступки. Это относилось прежде всего к Краеву. Позже, когда признание моих заслуг заставило его изменить свои взгляды, мы никогда не вспоминали о наших прежних стычках, словно их и не было. Но, как говорится, полного примирения между нами так и не произошло, поскольку мы были и остались совершенно разными людьми. Время подтвердило это.
Мечты о кратковременной поездке домой переплетались и с думами о Марии. Она служила на другом фронте и в своих письмах разными намеками все время давала знать, где находится ее часть. Поэтому я всегда имел возможность изредка видеться с ней,
В этих «залетных» визитах, казалось, не было ничего порочащего девушку. Но вокруг нее были разные люди, и некоторые из них по-своему оценивали наши встречи. Всякие пошлые намеки омрачали наши взаимоотношения. Особенно тяжело воспринимала их Мария. И мы договорились с ней в первом же большом городе обязательно оформить брак. Но где он, этот город, в котором сольются наши разделенные войной дороги? Не оборвет ли одну из них огонь сражений?