Нечистая сила и народные праздники, Афанасьев Александр Николаевич

Нечистая сила и народные праздники

на обложку

Афанасьев Александр Николаевич

Шрифт:

А Талака ж ты, Талака, Да щырая ж ты, Талака! Да нагадуй же от узнов Гаспадару таму снапков, Да нарадзи ж ты яму Жытца-жытца сто карабов…

В Гродненской губ. венок этот надевают на киоту; что же касается дожиночного снопа, то его кропят святою водою и ставят на покутье, рядом с другим – прежде принесенным или зажиночным снопом, где и остаются они нередко в продолжение целого года. Болгары делают из последнего снопа куклу, называемую «жжгварка-царка» (житная царица) или «жжтварска мома», одевают ее в женскую сорочку и носят вокруг села, а потом или бросают ее в реку (дабы призвать на посевы обильные дожди и росы), или сожигают на огне и пепел разбрасывают по нивам. В некоторых же местностях куклу эту сберегают до будущей жатвы и, когда случается засуха, носят ее в крестном ходе, с мольбами

о дожде и с возглашением обрядовой песни:

Кат жжгварка бегаше, Тих ветрец вееше; Кога мома плачеше, Ситна роса росеше; Мома-те са засмея, Ясно слжнце огрея, и проч.

Того, кто приносит житный венок с поля, в венгерской Сербии окачивают водою; у нас же в белорусских деревнях ведро воды выливается на самый венок. Но цель обряда и там, и здесь одна: это именно – желание, чтобы в будущем году не было недостатка в дождях. Покончив жнитво и приступая к запашке полей под озимые посевы, великорусские крестьяне заваривают пиво или брагу и назначают ближайший праздничный день для служения общественного молебна. Когда наступит этот день, каждый домохозяин приносит в церковь освящать баранье плечо или петуха, и потом приготовленными яствами, пивом и брагою угощают своих сродников и знакомых. В некоторых деревнях пиршество отправляется всеми крестьянами вместе: к назначенному дню они варят брагу, пекут пироги и заколают барана на мирской счет, т. е. в складчину. В старину, по окончании жатвы, заколали в житнице козла; кровь его собирали в чашу и окропляли ею присутствующих, а мясо варили и съедали за общею трапезой.

С сентября месяца принимаются молотить хлеб. Во многих великорусских деревнях в тот день, с которого начинается эта работа (замолотки), овин слывет у крестьян именинником. Вечером, накануне этого дня, хозяин протапливает овин, а наутро созывает туда молотильщиков и угощает их кашею; после завтрака, приступая к работе, затыкают во все углы гумна или риги по нескольку колосьев – для того, чтобы умолот был хороший, изобильный. Молотить обыкновенно начинают с так называемого «именинного» снопа. В некоторых же деревнях именины овина справляются в день окончания молотьбы, и приготовляемая тогда каша называется домолотною. Овин, как место, где просушивается зерновой хлеб, издревле пользовался тем же самым религиозным почетом, что и домашний очаг. Церковный устав святого Владимира, в числе других остатков языческого суеверия, подлежащих духовному суду, указывает и на моленье под овином [500] . В «Слове христолюбца…» встречаем подобное же указание: «Еже молятся огневе под овином». В Орловской губ. и доныне режут кур под овином 4 сентября, следовательно, при начале молотьбы; в других же местностях уцелел обычай резать в овине петуха 1 ноября. В Ярославской губ. крестьяне, чувствующие боль в пояснице, ходят в подлаз овина и, потираясь спиной об его стену, произносят следующие слова: «Батюшка овин! Просци мой уц(т)ин». Отсюда объясняется и старинная поговорка: «Церкви – не овины, в них образа всё едины», т. е. все равно, в какой ни молиться церкви – в своей приходской или в чужой; напротив, языческий культ ограничивался исключительным чествованием своего очага, своего овина.

500

«Или кто молится под овином».

Земные урожаи зависят от деятельности стихийных духов. Носясь по воздушным пространствам в буйном полете грозовых туч и ветров, духи эти нисходят на землю оплодотворяющим семенем дождя, преобразуются в ее материнских недрах в бесчисленные зародыши и затем нарождаются разновидными и роскошными злаками. Вообще все растительное царство представлялось древнему человеку воплощением стихийных духов, которые, соединяя свое бытие с деревьями, кустарниками и травами (= облекаясь в их зеленые одежды), чрез то самое получали характер лесных, полевых или житных гениев. По немецким, славянским и литовским преданиям, житные духи [501] в летнюю половину года обитают на нивах. Когда хлеб поспеет и поселяне начинают жать или косить его, полевик бежит от взмахов серпа и косы и прячется в тех колосьях, которые еще остаются на корню; вместе с последнесрезанными колосьями он попадается в руки жнеца и в последнем (= дожиночном) снопу приносится на гумно или в дом земледельца. Вот почему дожиночный сноп наряжают куклою и ставят его на почетном месте, под образами. В Германии erntpuppe помещается иногда в переднем углу, иногда у домовой двери или на верхушке кровли и в некоторых местностях остается там в продолжение целого года – до тех пор, пока новая кукла не сменит прошлогодней. Верят, что пребывание ее в доме приносит хозяину, его семье и житницам Божье благословение. Большею же частью кукла эта сберегается только до времени посева: тогда ее обмолачивают и добытыми из нее зернами осеменяют поля – с тою целью, чтобы житный дух, заключенный в последнем снопе, мог возродиться и заявить свою благотворную силу в новых всходах. Дожиночный сноп одевают в мужские или женские наряды; в первом случае его называют: немцы – roggenmann [502] , erntemann, grossvater, славяне – дед, dziad, dedek; во втором случае немцы называют его kornmutter, erntemutter, roggenalte, grossmutter, а славяне – баба, zytna baba, zytna (pszeniczna, grochowa) matka. По литовскому поверью, последний удар, наносимый серпом во время жатвы или цепом во время молотьбы, падает на житную бабу, и тот, кто его наносит, называется ее убийцею. В Германии жнецы к тому из своих товарищей, кто срезывает последние колосья или связывает последний сноп, обращаются со следующим восклицанием: «Du hast den Alten und musst ihn behalten!» Растя хлебные злаки и творя урожаи, житные духи приготовляют

запасы для собственного пропитания, подобно тому как пчелы запасают для себя пищу в медовых сотах. Человек питается плодами их творческой деятельности, но не должен забирать всего; часть хлеба он обязан оставлять для житных духов, дабы они могли прозимовать без нужды и заботы. Следуя стародавнему обычаю, крестьяне оставляют на полях несколько несрезанных колосьев, в саду несколько несорванных яблок, а на току несколько пригоршней обмолоченного зерна и за все это ожидают на будущий год богатого урожая. Кто не исполняет этой обязанности, у того житные духи похищают хлеб из закромов [503] . Западные славяне рассказывают, что дедко всю зиму сидит заключенный в житнице и поедает сделанные запасы [504] . Как существа стихийные, являющиеся в бурных грозах и дождевых ливнях, житные духи смешиваются с духами Дикой Охоты и неистового воинства. Вместе с этим житный дед сближается с Одином, а житная баба, kornmutter, с frau Gode, Гольдою или Бертою. И Один, и frau Gode чествуются как податели земного плодородия; и тому и другой поселяне оставляют на лугах и нивах часть нескошенной травы и несжатого хлеба; frau Gode сидит в колосистом жите, и последний сноп называется Erntewod; чтобы Гольда (frau Holle) не поедала хлеба из житниц, для нее оставляют на ниве три несрезанных колоса. Согласно с двойственным представлением Гольды то светлою, благодетельною богинею, то злою, демоническою ведьмою, житная баба не всегда дарует урожаи; раздраженная на земледельца, она палит его нивы и пожирает его хлеб [505] , славяне отождествляют ее с Бабой-ягою, а немцы с железною Бертою. Описанные нами обряды «водить колос», водить «Талаку» и носить наряженный в женские платья сноп знаменуют шествие богини земного плодородия. Что уборка хлеба обставлялась у славян различными религиозными церемониями, на это имеются положительные свидетельства. По словам Ибн-Дасты, славяне в пору жатвы насыпали в ковш просяные зерна, подымали их к небу и молились: «Господи – ты, который даешь нам пищу! Снабди теперь нас ею в полной мере». В Арконе жатвенный праздник сопровождался мольбою и жертвоприношениями Святовиту, гаданиями о будущем урожае и общественным пиршеством. Иногда кукла, приготовляемая из последнего снопа, представляется ребенком (erntekind, kornkind). В зрелом колосистом хлебе древний человек видел прекрасное дитя, порожденное плодовитою Землею, – дитя, которое в жатвенную пору отделяется от ее материнского лона. Это воззрение очевидно из польского обыкновения кричать тому, кто срезывает последние колосья: «Ты отрезал пуповину!» По народной примете, та жница, которая связывала последний сноп, должна непременно родить в продолжение года.

501

Славяне дают им названия: полевой дед, полевик, гречуха, жыцень.

502

Или weizen(gersten, hafer)-mann.

503

В Германии насекомое, пожирающее зерновой хлеб в амбарах, называется kornwolf; о связи житных духов с мифическими волками и другими животными сказано было выше. Не менее любопытны поверья, олицетворяющие житного духа в образе петуха (getreidehahn). Немцы приготовляют изображение петуха из зрелых колосьев и ставят его на шесте посреди сжатого поля. В Галиции и Польше поверх венка, сплетенного из цветов и колосьев и надетого на голову избранной жницы, привязывают живого петуха, и если петух начинает клевать колосья – это принимается за предвестие урожая на следующий год. В некоторых местах Германии привязывают живого петуха к последнему снопу или зарывают его на ниве в землю, оставляя свободною одну голову; затем жнец берется за серп и срезывает ему голову.

504

В Галиции житного деда представляют стариком с тремя длиннобородыми головами и тремя огненными языками.

505

То есть производит засуху, пускает град и посылает истребительных насекомых.

После представленных нами исследований мы вправе сказать, что духовная сторона человека, мир его убеждений и верований в глубокой древности не были вполне свободным делом, а неизбежно подчинялись материальным условиям, лежавшим столько же в природе окружающих его предметов и явлений, сколько и в звуках родного языка. Слово человеческое, по мнению наших предков, наделено было властительною, чародейною и творческою силою; и предки были правы, признавая за ним такое могущество, хотя и не понимали, в чем именно проявляется эта сила. Слово, конечно, не может заставить светить солнце или падать дождь, как верили язычники; но если не внешнею природою, зато оно овладело внутренним миром человека и там заявило свое чарующее влияние, создавая небывалые отношения и образы и заставляя младенческие племена на них основывать свои нравственные и религиозные убеждения. Часто из одного метафорического выражения, как из зерна, возникает целый ряд примет, верований и обрядов, опутывающих жизнь человеческую тяжелыми цепями, и много-много нужно было усилий, смелости, энергии, чтобы разорвать эту невидимую сеть предрассудков и взглянуть на божий мир светлыми очами!

Над книгой работали