Нечистая сила
Шрифт:
— Такое и мы видывали! — важно сказал Водяной. — Рассказал бы лучше что-нибудь этакое, заграничное! Что там у вас происходило на Брюквине, или как бишь его?..
— Да не Брюквин, а Брокен. Эх ты — деревня! Ни одного иностранного слова запомнить не можешь! Брокен — это знаменитая гора, известная не только в Германии, но и во всем мире. И туда, в ночь на первое мая слетается невидимая сила со всего мира праздновать Вальпургиеву ночь… А ты — Брюквин! Будто там брюкву сажают… Это, так сказать, — наш Рим! — гордо изрек Гепатит и залихватски, на иностранный манер, подкрутил вверх усы…
— Да ладно, ладно! Лучше рассказывай дальше! — смущенно промямлил Водяной и выпустил облако дыма из своей
— Ну, так слушайте!..
Все сгрудились вокруг Черта Гепатита. Из воды показались украшенные венками головки Русалок. Мавка склонилась на плечо своего отца Лешего. А маленькие Хухи, сбившись в кучу, потирали от удовольствия лапки. Озорной Перелесник распушил свои ярко-рыжие, точно жар, волосы, подпрыгнул, как молодой козлик, и уселся у ног рассказчика.
— А расскажу я вам о том, как однажды сражался с рыцарем на турнире.
Давненько это было. Если не ошибаюсь, лет этак с тысячу или более того, по человеческому счету. Был я тогда молодым вертопрахом, а моя мама-Ведьма только перебралась из Азии в Европу. Поселились мы неподалеку от Аахена. Это и теперь не маленький немецкий город, а тогда он был столицей — резиденцией королей! А германским королем был… то есть нет, — не германским, ведь тогда и Германии еще не было, а жили там здоровенные детины, которых звали франки и сикамбры. Так вот, королем у них был — Карл. Потом люди прозвали его «Великим». Но, как по мне, — совсем незаслуженно. Ничего такого великого он не совершил, как и другие короли да цари, между нами говоря… Работали за него другие, а среди них — и я. Этот самый Карл, хоть и не отличался особой мудростью, зато слыл отчаянным головорезом. И, надо признать, мастер был сражаться!..
Когда не было войны или какого-нибудь похода, съезжалось туда, в Аахен, множество рыцарей — на турниры. А я заслужил рыцарство так.
Хоть и был этот Карл большим забиякой, — но кто-то внушил ему справедливую мысль, что людям нужны не войны — а мир, не сила — а разум…
— Это конечно! — сказал Водяной.
— Чистая правда! — поддакнул Леший.
— Так вот! Надумал король составить грамматику, то есть, получается, немецкую, — продолжал Черт. — А я уже и тогда был шибко грамотным. Как-никак нахватался кое-чего у азиатов. Да и вообще был я парнем шустрым и бравым…
Слыша это бахвальство, Водяной выпустил из своей трубочки такой клуб дыма, что долину окутал густой туман. Старик-Леший нюхнул пыль и закашлялся. А Русалки от любопытства почти выбрались на берег.
— Так вот, говорю, был я молодец — хоть куда, ловкий и отважный…
— Да слышали уже… Дальше-то что? — нетерпеливо закряхтел Водяной.
— Вот, вот, что дальше было? — не утерпел и Леший.
— Значит, так. Папа-Бес велел мне помочь Карлу с этой самой грамматикой. Я, признаться, не большой любитель учености. Но что делать?! Приказано — нужно исполнять!
Явился я во дворец под видом странствующего монаха. Начал сразу и по-персидски, и по-турецки… Одним словом, страсть как понравился я Карлу! А над этой грамматикой потело уже двое ученых: один, кажется, Алькцион, а другой — Эгингард. Король, конечно, настоял, чтобы и я вместе с ними грамматику составлял. А вы и сами, господа хорошие, отлично знаете, что нет на свете ничего скучнее грамматики, а тем более — немецкой. И не удивительно, что вскоре мне эта работа так осточертела, что хоть камень на шею — и в воду! А сидеть должен!.. И вот, чтобы не заснуть, начал я всякие фигли-мигли выделывать. То подброшу им такое словечко, что и не вымолвить его, а написать — так и в полверсты не уложишься. А они его сразу записывают! То начну им всякие новые слова выдумывать. Сидит король, задумавшись, а я ему как гавкну в самое ухо! Он тогда: «А не написать ли нам „гунд“ — собака»?
— Что это будет!
— Водяной, говорю, будет! Разве вы сами не знаете?
Они опять пишут…
Водяной захохотал:
— Вот здорово, ты и обо мне вспомнил! — довольно проговорил он.
— Конечно, это не работа, а баловство одно, — продолжал Гепатит. — И такая меня тоска обуяла, хоть плачь! Вот я и придумал: только мы усядемся за грамматику, только король и его ученые надуются, как совы, — а я на них тут и нагоню сон. Они глазами только хлоп-хлоп, да и храпят вовсю. Один раз поставил я перед королем чернильницу. Он как уснул, так и плюхнулся в нее носом. А чернильница была большая — королевская. Карл такие пузыри начал пускать, что чернила закипели! Было это, как теперь помню, в день его именин — 28 января. Проснулся король, оклемался. И кому ни покажется на глаза, — черный, как мавр, — все так и покатываются со смеху. А особенно досаждала Карлу насмешками его мать — Берта Длинноногая! Вот и вышла такая грамматика, что кто ни возьмется за нее, тут же засыпает. Не удивительно, что и сам Карл, сколько я ни совал его носом в чернильницу, до самой смерти так и не научился грамотно писать!..
Ну, так вот. Только король уснет — я шмыг из комнаты. В коридоре обернусь в какого-нибудь пажа и — на женскую половину!.. А там — смех да веселье…
И полюбился я самой королеве.
— Что хочешь, говорит, проси, все для тебя сделаю!
Муженек-то был у нее под каблуком и во всем ей подчинялся. Мне, конечно, от нее ничего нужно не было. Я и сам, что захочу, то и сделаю. Но подговорил я ее ради шутки, чтобы заставила она короля пожаловать монаху, потеющему над грамматикой, — то есть мне! — титул барона. Карл, конечно, поначалу кочевряжился. Но она так на него насела, что пришлось ему согласиться. И стали меня величать бароном, приглашать на всякие банкеты, словом, туда, где монахам совсем не место… Вот смеху-то было!.. Но не мог же я противиться королевской воле! Потом я пожелал, чтобы сделали меня членом научной академии. Ведь это же я им науку создаю!.. Сделали. Но и на этом я не успокоился. Захотелось мне стать епископом, то есть, по-нашему, архиереем. Теперь уже и сам не припомню, зачем…
Все слушатели так и покатились со смеху.
— Нет, это уже не смешно! — грустно продолжал Гепатит. — За это мне папаша так шею намылил… Да и уши побаливали… Словом, чуть было не прогнали меня из тех мест… Ну и славно мне там жилось!.. Как сыр в масле катался: и слава ученого, и роскошь королевская…
— А как же рыцарский турнир? — спросил Водяной.
— Ах, турнир! Да, да! Я как раз и собирался рассказать. Слушайте! Когда сорвалось мое посвящение в епископы и папаша меня по-своему посвятил, снова взялся я за грамматику. И как только прежнее немного забылось, подумал: а не отчебучить ли мне такую штуку, чтоб у них и челюсти отвалились? А тут как раз и рыцари съехались на турнир. Было условлено, что король отдаст победителю в жены свою дочь. Посмотрел я на себя в зеркало: чем не красавец?! Статный, стройный, ус — черный, брови — шнурком!.. Почему бы не стать мне королевским зятем?.. Тогда я быстренько…
Где-то далеко, в селе, хрипло закукарекал петух. Черт задрожал, подскочил, как ошпаренный, и, даже не попрощавшись, помчался к своему болоту.
Напрасно все кричали ему вдогонку, что это какой-то молодой петушок спросонья закричал невовремя. Гепатит так припустил, что только пятки сверкали!
— Эге! Видать смельчака по пяткам!.. Вот улепетывает! — захохотал Леший.
— А то как же! Должно быть хорошо запомнил папашину науку! — поддакнул Водяной.
Только в следующую пятницу закончил свой рассказ Черт Гепатит.