Нечисти
Шрифт:
Мурман залаял. Сначала это был беспомощный хрип, потом страдальческий кашель… Мурман поднатужился – и заливистый оглушительный лай покрыл все остальные звуки зловещей пещеры: крысиный писк, шипение искр, тихий трехротый рев нависшего над ним чудовища… Вожак-хозяин строго-настрого запрещал ему лай и больно за это наказывал, а маленький хозяин, Леха, когда отводил его подальше лес, всегда разрешал ему это запрещенное удовольствие, и память об этом спасла Мурмана; он очнулся и тут же рассвирепел, да так, что все судороги и искры попрыгали с него и исчезли, как не было их. Мурман прыгнул вверх, голова его отбила палку в сторону, полыхнувшая молния опалила шерсть на лбу, но Мурман даже и не почувствовал боли – уж так ему было бешено и стыдно от собственной слабости. До горла он все же не допрыгнул, остановленный ударом, но отлетая – успел рвануть в две борозды клыками поперек
Мурман очухался довольно быстро, но драться ему уже хотелось гораздо меньше прежнего. И изувеченное чудовище также потеряло боевой пыл: этой передышки ему хватило, чтобы добежать до стены, исчезнуть в проеме и закрыть его за собой.
Мурман так неудачно грякнулся о каменный пол, что дух выскочил из его легких, а когда наконец восстановилась способность дышать, преследовать было некого. Так бы он его, конечно, догрыз… Он бы обязательно доконал этого трехглавого… Он бы его… Можно было бы поискать его, выследить либо подкараулить… Но прежде всего нужно искать Леху, вот когда найдет… А сейчас все болит: морда, лапы, под хвостом… Да, так будет лучше всего: он его после найдет, а еще лучше – с вожаком-хозяином придет…
В Мурмане все еще гнездилась предательская боль, она приказывала ему: усни, камнем стань, тогда и боль пройдет. Ляг, усни! Ляг…
Мурман постепенно выходил из горячки боя, и голос этой боли все увереннее стучался ему в мозг. Врет, она все врет ему, никогда нельзя слушаться врага… запах, запах, запах… Ох, эта ненавистная палка… Но запах… Мурман лизнул светящуюся лужицу, содрогнулся… В секунду от лужицы и следа не осталось, Мурман даже пыль вокруг подмел ожившим своим языком! Он схватился за оторванную лапу – и вдругорядь его шарахнуло головой об стену. Мурман отряхнулся как ни в чем не бывало и трусцой опять туда… А боль испугалась, она еще есть в нем, бормочет ему, но уже без прежней наглости… Мурман постоял над оторванной лапой, все еще сжимавшей мерзкую дубинку, вылизал тусклые сгустки из разорванных мышц, осторожно схватил зубами за лапу, подальше от палки, и стал пятиться…
Его эксперименты, после двух длинных искрометных полетов, полученных от контактов с проклятой палкой, в конце концов увенчались успехом, пусть не полным – остатки лапы с когтями так и остались на ней, их уже было никак не выкусить, – но достаточным, чтобы вся боль покинула тело: и та, что приказывала окаменеть, и та, которую подарили ему стены пещеры и вражеские зубы…
Исчезли живые крысы, все до одной, оставили поле боя за Мурманом, но он уже и сам не хотел есть, а был весь до краев наполнен живым нетерпением искать дорогу домой, к молодому вожаку-хозяину, который теперь займет место старого. Мурман почему-то был уверен, что Леха, вопреки своему положению вожака-хозяина, не будет то и дело вымещать на нем плохое или пьяное настроение… Пес понимал жизнь: нет такого места на земле, чтобы в стае сильный слабого не бил, но он, особенно на сытый желудок, любил помечтать о хорошем… Вот и сейчас он бодрой рысью мчался на запах дня, зелени и свежей воды, а нижняя челюсть его отвалилась далеко вниз, только-только, чтобы язык не выпал, а глаза прижмурились, словно бы заранее готовясь встретить солнечную атаку, – Мурман улыбался…
То ли радость его, то ли полученные удары сказались, но выскочил он по другую сторону реки, не возле той, полуразрушенной крепости, а как раз на территории другой, целой, где посреди зеленой лужайки высилась огромная
– Ну и что он?..
– А… Ничего нового и хорошего. Знаешь, Светка…
– Вообще ничего?
– Почти ничего, только растревожил. Знаешь, Светка, я стала разочаровываться в мужиках: пьяные, ленивые… И вообще, когда он думает, что это он меня, на самом деле это я его…
Чужие, скучно. Мурману не хотелось покидать дневной свет и земные запахи, но он не хотел рисковать: там, внизу, после съеденной лапы этого страшенного крыса он внезапно понял, как надо искать дорогу, и теперь боялся это забыть и, напротив, захотел еще разок пробежаться по тому месту, чтобы покрепче вспомнить и понять. Теперь уж он не собьется с дороги.
Для деревенских жителей городские – странные существа, убогие, смешные, недоделанные какие-то… Но – высшие, при всем при этом. «Ванька-то, слышь, большим человеком стал, в городе живет, в метро на работу ездит…»
Ирина Федоровна была отнюдь не бедной старухой: если мерить на человеческие деньги все те ценности, что она скопила за свою почти бесконечную жизнь, то граф Монте-Кристо на ее фоне выглядел бы не таким уж и олигархом… Другое дело, что потребовались бы некоторые усилия, чтобы, скажем, превратить в деньги перстень с бриллиантом в двадцать четыре карата или браслет драконьего железа, инкрустированный изумрудами-горошинами, но и для повседневных нужд в ее сундуке лежали кое-какие запасы отечественной наличности.
Ирина Федоровна была по жизни прижимистой, но никак не жадной старухой, а уж своему ненаглядному внучку она бы луну с неба достала, не торгуясь… А вот нашел морок на нее: все продумала, все уложила, все проверила десять раз – а о финансах не подумала, привыкла, что городские всегда при деньгах.
Леха сидел в ванне, тупо уставясь в синяк на левом колене, и размышлял. Он любил проводить время в ванне, словно какой водоплавающий: наберет воду, залезет туда и, в зависимости от обстоятельств, или книгу читает, или конспекты штудирует, или просто музон слушает… Но сегодня не до музыки. Где денег взять? Жрать надо, за квартиру платить и вообще… Были дома деньги, несколько тысяч, но костюм купили да в деревню вот съездили… У бабки просить неудобно, что он, в самом деле: бабушка, типа одолжи денег?.. Самому бы долги стрясти, да не с кого. Или комп продать? Но старый весь – сотый пенек, монитор тоже старый… Двести дадут за него со всеми потрохами? Хорошо бы, но вряд ли. Точно, надо загнать комп, пусть за сто семьдесят или за сто восемьдесят, а потом он «вступит в наследство», посмотрит, что там у дяди Пети, батюшки покойного… Купит себе нормальную машину, а то и ноутбук. А жалко его вдруг стало… родной отец ведь оказался…
А вообще как жить? Да не проблема воткнуться куда-нибудь и заработать на пропитание, но ведь ему теперь никак этого нельзя, надо разбираться со всей этой магической да сатанинской трихомудией. На него теперь столько нагрузили, что и не откажешься, и как взяться – непонятно. Плюс все это с риском для жизни и неизбежной перспективой второй итоговый раз встретиться с… Аленка, а Аленка, уймись, а? Только твоих комментариев мне под ухом не хватало. Итак, общая, генеральная перспектива: надо уцелеть самому, найти тех и… ну понятно. А ближайшая перспектива: найти покупателя на его «пень», залатать первоочередные дыры, поводить жалом в поисках колдовских способностей, которых у него, если верить взрослым, хоть кастрюлей черпай, и ехать в деревню, к бабке, за наследством, советом и помощью.
– Вот, кстати, радость моя подколодная, зарабатывать можно ночью и днем, на выбор, и все это – с твоей змеиной помощью. Днем зевакам за бабки показывать, а ночью прохожих пугать и обирать бесчувственные тела. Как тебе этот бизнес-план? Да? Но зато я не согласен. И вообще: иногда я встречаюсь с дамами, которых мне приходится обнимать и позволять им делать со мной то же самое, ты при этих встречах абсолютно не предусмотрена, ферштейн? Будешь лежать под лавкой предельно тихо… но об этом после, сейчас не до любви.