Неделя на Манхэттене
Шрифт:
– Ты уверен, что мы поселились в Манхэттене? – с надеждой спросила я мужа.
– Открой в Интернете карту Нью-Йорка и убедись, – ответил он, но особой уверенности в голосе уже было.
Нас не предупредили, что в Америке принято разделять номер на части и сдавать разным постояльцам. И это было десятой особенностью номера. Потом меня уговаривали, что это удобно для больших семей, чтобы родители слышали, всё ли в порядке у детей. Но мы приехали как без детей, так и без планов усыновлять постояльцев соседнего номера.
Я попробовала открыть карту Нью-Йорка и убедиться, что мы не в Манхэттене, но у ноута
Ножа, как я уже говорила, в кухонном хозяйстве не было. Распоров целлофан на чемодане вилкой, мы по очереди переоделись в гардеробной и пошли к мексиканцу за адаптером и возможностью высказать всё, что думаем об отеле. Но мексиканец отбился очередным «импосиблом», нарисовал на листочке маршрут к магазину адаптеров и посоветовал бежать бегом, потому что он скоро закроется.
Мы побежали на тёмную неопрятную улицу, разделённую пополам миленьким газончиком, но дверь магазина была уже закрыта. Бросились в соседний, эдакое сельпо – немножко хозтоваров, немножко галантереи, немножко полуготовой еды в упаковках, немножко мороженого, немножко резиновых сапог и презервативов. В сельпо адаптера не было, и нас послали на противоположную сторону улицу со словами, что и там вот-вот всё закроется.
Большущий магазин «Staples» торговал оборудованием для офисов. Скучающий в зале с электроникой чёрный парень показал адаптер, но не был уверен, что он подойдёт, и предложил принести ноут на примерку со словами, что до закрытия магазина осталось…
Муж побежал в отель за ноутом, а я осталась глазеть по сторонам возле корейской баптистской церкви и скульптуры Питера Войтука, изображавшей ворону на пирамиде из яблок.
Дома на улице были двух типов. Либо вертикально поставленные серые бараки в гирляндах пожарных лестниц, либо здоровенные монстры, перекликающиеся со «сталинским ампиром», но отделанные такими завитушками, что руки бы оторвать архитектору. Всё это толкалось, надвисало и громоздилось друг на друга.
Количество людей на перекрёстке напоминало большие индийские города. Но в отличие от ярко одетых и изящно двигающихся индийцев, здешние по-армейски вышагивали, что-то тащили с армейской сосредоточенностью, с ней же кричали в мобильники, жевали завёрнутое в бумагу и отхлёбывали из больших бумажных стаканов.
Одеты они были в основном так же, как построены дома. От женщин оставалось ощущение, что, опаздывая на работу, напялили то, что первым выхватили из шкафа. Никогда не поверю, что в городе, набитом шмотьём, сложно хоть чуть-чуть подобрать кофту под сумку, туфли под юбку и т. д.
С нашей точки зрения, это казалось оргией безвкусицы, но американские приятельницы уверяли меня, что неформальная одежда, подобранная со вкусом – дурной тон и нарочитая сексуализация образа. И что вообще в США приняты три формата одежды: dress-up style – по-нашему выходной; рrofessional – деловой или рабочий; и casual – нарочито небрежный и пофигистский.
На фоне белых, стиравших себя одеждой, как ластиком, шикарно смотрелись плевавшие на формат чёрные. Они эксплуатировали в одежде один цвет, варьируя оттенки – видимо, это было хитом сезона.
Живя дома, человек по-всякому примеряет себя к прошлому собственной семьи, но предки большей части американцев похоронены в странах, о которых потомкам либо ничего не известно, либо ничего не понятно. Даже Мадлен Олбрайт узнала о том, что она еврейка и её родственники погибли в ходе холокоста, только в 1996 году, баллотируясь на пост госсекретаря США. Так же как Джон Керри только в 2003 году получил информацию, что и он еврей, чья родня погибла в концлагерях.
Георгий Гачев писал об этой подмене прошлого: «…американцы уже как бы денационализованы, национальные их корни остались в Италии, в Польше, в России. Американец живёт как бы в двух мирах: в единой, безнациональной, универсальной цивилизации Америки и в какой-то своей частной общине, – то есть в двух communities. Национальное – это как какое-то прошлое, это не то, что жжёт сердце в настоящем, как жжёт это каждого человека в Евразии. Там это вопрос, в общем, жизни и смерти, потому что там народы живут среди своих природ, а американец живёт среди природы, с которой он не связан корнем».
«Контуров американской нации» я не разглядела, зато полюбовалась сборищем попрошаек, трудящихся в разнообразных амплуа, сидя на грязном тротуаре. Кто со скрипкой, кто с собакой, кто с транспарантом, кто с перевязанной головой. Ближайшими ко мне обитателями угла перед корейской церковью оказались чистенький улыбчивый бенгалец в киоске со жвачками и мексиканский бомжара. В мытом и чесаном состоянии бомжара мог бы стать красавцем-мужчиной и звездой мексиканских сериалов, но борода и волосы у него состояли из колтунов, а грязь скрывала истинный оттенок кожи.
Одет бомжара был в «хитон» – не подпоясанный мешок коричневого цвета с прорезями для головы и рук. Предельно неудобный для бомжового промысла наряд создавал величественный облик древнего грека, и бомжара всеми способами показывал, что он король угла, урны и двух прилегающих дорог. Победоносно оглядывая свои владения, он умело тормошил урну, выбрасывая из неё непригодившиеся объекты прямо на тротуар.
Обнаружив пару пивных банок, подлежащих обмену на деньги, бомжара решил поделиться радостью. Подошёл поближе и почти что сунул их мне под нос с хриплой испанской тирадой. Я гавкнула, что не говорю по-английски, хотя он мне этого и не предлагал, и отпрыгнула поближе к киоску улыбчивого бенгальца. Бомжара осуждающе покачал головой.
Но тут вышедший из людского потока старичок в приличном костюме тоже засунул руку в урну. И, позабыв обо мне, бомжара ринулся на старичка, как лев на косулю. Старичок втянул голову в плечи и засеменил на переход.
Вернулся муж с ноутом, и мы побежали к вот-вот закрывающемуся «Staples». А пока решался вопрос адаптера, я уселась у входа в магазин на железную оградку вокруг дерева. Совсем стемнело, людей стало меньше, но они стали оживлённей и нарядней, появились парочки и собачники. Скамеек здесь не было как класса, ведь пуритане приучали американцев не рассиживаться.