Недометанный стог (рассказы и повести)
Шрифт:
«Что он, с ума сошел с горя? — недоумевал я. — Так он весь плот по бревну распустит!..»
А старик рубил и рубил без устали. Бревна отходили от плота, выплывая на быстрину. Повалились в воду булыжники и дерн, на которых был разведен костер. Зашипели, плюхаясь в реку, головешки. Разрубая связки плота, старик бормотал что-то нечленораздельное. Однако постепенно он распалялся, и вскоре я услышал произносимые им слова:
— Зятя, говоришь, себе искали, чтобы дом перестраивать? Приемка? Эх, ты! Да мне от тебя ни одного полена не нужно. Спать спокойно не буду,
Последнее восклицание относилось, видимо, и к зятю, и к остаткам плота. Как раз в эту минуту старик соскочил на берег, выдернул из земли кол, к которому был привязан плот, и багром оттолкнул остаток плота подальше от берега. Вскоре и этот остаток пересек лунную дорожку, выходя на быстрое течение.
Старик вскинул мешок на спину, положил багор на плечо, взял в свободную руку топор и стал подниматься на крутик. Он прошел неподалеку от меня, вышел на тропу и направился в сторону Сохры.
Я смотрел ему вслед, следил, как он уходит в густые кустарники и как пика-багор с поблескивающим острием плывет поверх верхушек ивняка, и думал, что старик сказал неправду, когда говорил о характере своей дочери. В ее характере было, без сомнения, немало и отцовского.
Баламут
Ловили на мелком месте. Прибылая вода спадала, а лещи косяками выходили на отмель, туда, где берег ровным песчаным скатом скрывался под водой. Клевали еле заметно: часто, но не резко подрагивал поплавок. А затем отчаянно брали в глубину и рывком вели от берега.
Мы с Димкой заняли чье-то обсиженное место: здесь стояли развилки под удочки, виден был след от костра. Димка поворчал, что может прийти хозяин и вытурить нас, но очень хотелось расположиться именно тут, и мы остались.
Между прочим, Димка только для меня — Димка. Для других он — по отчеству, и уважаемый, и все такое. Но я хорошо помню, что он еще с первого класса должен мне крючок-заглотыш, а до сих пор не может отдать. Поэтому он для меня — Димка, а не как-нибудь иначе.
Сзади нас простирался песчаный пляж, охваченный полукругом кустов. За кустами берег травянистыми уступами взбегал вверх, и на самом верху стояла малюсенькая бревенчатая избушка непонятного назначения с единственным маленьким окошечком.
Вот из этой избушки вышел мужчина с удочкой в руке, посмотрел на закат, постоял, видимо слушая скрип дергача, отсчитывающего хрипловато, как маятник старинных часов, секунды, и начал спускаться к нам. Мы сразу поняли, что это хозяин рогаток, что ловит он тут, и переглянулись.
Мужчина подошел, постоял немного, окинул наши неподвижные фигуры единственным глазом, почесал небритый подбородок и спросил:
— Закурить нету?
— Не курим, — как-то враз ответили мы.
Мужчина помолчал, а затем поинтересовался:
— И не пьете?
— Нет, — твердо ответил
Мужчина еще подумал и сказал почти стихами:
— Не курите, не пьете, а для чего живете?
— Да вот, — совестливо отозвался я, — рыбку ловим.
— Это хорошо, — неожиданно сделал вывод наш собеседник и вздохнул: — А я вот с этим куревом столько денег перевожу…
— Мы, наверно, ваше место заняли? — напрямую спросил честный Димка.
— Пошто мое? — вопросом ответил мужчина. — Что, я тут рыбу развел, что ли? Хватит мест. Ловите. Вчера бо-ольшого леща здесь выволок. Ох, и поворожил он, да все-таки попался. Ну, пойду я.
Он зашагал от нас, на ходу обернулся и попросил:
— Старуха моя придет, поесть притащит, так скажите, чтоб рыбу взяла. В избушке, в сумке там. Да травы пусть подбросит, чтоб не спортилась…
Старуха пришла, когда начало смеркаться, обросела трава и к грустному кукушкиному отсчету лет да и дергачиному отскрипыванию секунд прибавился молодецкий посвист соловьев. Старухой ее называть было еще рановато: это была высокая и ширококостная женщина лет пятидесяти. С двумя узелками в руках она зашла в избушку, а через несколько минут вышла и направилась к нам.
Мы смотали удочки и разводили костер, готовясь переждать короткое время негустой темноты до рассвета и нового клева. Димка чистил рыбу, я был у костра.
— Баламута моего тут не видели? — решительно спросила старуха еще издали.
Мы объяснили, передали то, что он наказал, предложили присесть, подождать ухи.
Она села и принялась помогать Димке, а попутно начала говорить. И сразу вспомнилось, как шел я пешком по Задоринскому волоку и встретился мне человек. Посидели мы с ним минут десять на упавшей сухаре-березе, и начал рассказывать он мне всю свою жизнь, вплоть до сокровенного. А потом пошли в разные стороны. И много раз случалось подобное. Видно, таково уже свойство русского простого человека. Вот и старуха.
— Носи ему, баламуту, — с. явным удовольствием нажала она на понравившееся ей определение собственного супруга, — то одно, то другое. А каково мне ноги ломать? Что мне семнадцатый год, что ли? Сюда четыре версты отломи, отсюда четыре. И ведь под боком работа была, то же самое сторожество. Сторожем он тут при штабелях, — пояснила она, — и на окатке помогает, и следит, чтоб рыбу не браконьерили. Так нет — сюда пойду. Зачем сюда? Зарплата там не меньше. Пойду. Леший с ним сговорит. Всю жизнь эдак.
— Сторожем он все? — видя, что она умолкла, спросил я, чтобы выказать нашу заинтересованность и поддержать разговор.
— Какое, к лешему, сторожем, — вдруг почему-то обозлилась старуха. — Все он прошел. И плотничал, и печничал, и на дорожное строительство ездил, и в городе бывал. Годов семь назад егерем устроился. Думала — подержится: понравилось ему спервоначалу. Ушел. На лесопункте работал, на перевозе работал, мясом в ларьке торговал. Геологи тут у нас партией ходили, он и у них побывал. Сейчас вот сторожит, лесоприемщику помогает да катает для приработка. Непутевая душа. Тьфу.