Недометанный стог (рассказы и повести)
Шрифт:
Еще раз вздохнув полной грудью воздуха с дымком, который упорно наносило откуда-то, он решился, свернул к перекату, где Ломенгу переезжали на повозках, прохрустел галечником до воды, развернул свои сплавные сапоги по самый пах и побрел по воде.
Перекат он знал хорошо, только раз оступился ниже колена. Вышел на другой берег, пальнул в кулика, промазал, засмеялся и двинулся к автобазе.
Магазин был, конечно, закрыт, но Святослав знал, где живет продавщица, и пошел на дом.
Продавщица — одинокая симпатичная женщина, в доме у которой был исключительно
— Ну и Святослав Андреевич, — тянула она умильно, все поглядывая на утку, — ну, охотничек… Этот уж без добычи не придет, не то что наши мужички.
— На, — щедро сказал Святослав, отвязывая утку. — У меня дома наварено, нажарено, ни к чему она мне. Ты вот что, кофту продала, которую Ирина смотрела?
— Где ж продала, — еще ласковее запела продавщица, — дорога кофта-то. Но хороша, хороша-а. Или брать будете?
— Возьму, — сообщил Святослав. — Пойдем сейчас, не поленись в выходной сходить. А деньги я завтра принесу, не обману ведь.
— Где ж обманете, — захлопотала продавщица. — Кто же вас не знает? Сейчас, сейчас, пойдем. Вот чайник выключу. Ирине Васильевне, значит, подарочек хотите преподнести…
Спрятав сверток с кофтой за пазуху куртки, Святослав вышел на окраину поселка. Дорога здесь была песчаная и так разбита машинами, что ноги увязали по щиколотку. Взобравшись на горку, поросшую молоденькими сосенками, в полметра высотой, он оглянулся и увидел поселок автобазы, перелески за ним, ленту реки, озера, поля, овражки.
Вдруг капнуло несколько капель, подул легкий ветерок, и вынырнуло неожиданно солнце, идущее к закату. Сразу расцветилось все: показались желтые квадраты жнивья, бурые — лугов, черные — зяби. Запестрел лес, зазеленели озими. Река стала свинцово-серебряной. Все обрело краски, яркость, сочность, цветистость, почти молодость. Не похоже стало, что осень, что совсем скоро все замрет на долгий отдых.
Святослав стоял рядом со срубленной осиной, от корней которой пошел куст. Сейчас почти все листья были красны и полыхали на ветру.
В груди Святослава теснилось что-то такое, чего он не смог бы выразить словами, что часто приходило к нему именно здесь, на этом бугре, откуда виделось широко. Он как бы хотел обнять Ирину, показать ей все это, а также другим людям, всем, кого знал и даже кого не знал, и они, по его мнению, должны были стать от этого моложе, добрее и лучше.
Он стоял, а из-за куста вдруг выкатился серый ком. И пошел наискось по косогору, торопясь в перелесок. Святослав мгновенно вскинул ружье, опытно и хладнокровно уложил в одну линию и мушку, и заячьи уши. Дело решала какая-то доля секунды, но Святослав опустил двустволку.
— Живи, косой, — пробормотал он, наблюдая, как растянутыми, крупными прыжками уходит заяц. — Радуйся. Не сегодня, видно, тебе срок.
И осторожно, упруго придерживая большим пальцем, начал спускать курок со взвода. Спустил, пристроил ружье на плече, еще раз взглянул на трепетно полыхавший
Недометанный стог
Вышли, как и вчера, и позавчера, как и неделю тому назад, с восходом. Надо было ухватывать хорошую погоду. Сегодня предстояло копны растрясти, поворочать раз, сносить их и дометать стог. Полстога — оденок, как тут называют, — было заметано вчера, и завершено, и прикрыто немного на случай дождя.
Но не зря вчера к вечеру солнце чисто село, и густая роса пала, и ласточки летали высоко — не было ночью дождя, а восход начинался ровный, чистый, безветренный и по всему виду своему сулил жаркий донельзя день.
Арсеня ехал верхом на мерине, взятом из сплавной конторы. Ехал без седла, и длинные его ноги свободно болтались. Мерина брали свозить копны, да и до покоса было не близко — восемь километров.
А жена его шла сзади все километры. Ехать она не могла — от тряски разламывалась голова. Арсеня мерина сдерживал, и она поспевала. А если где и прибавлял мерин шагу, она трусила мелкими шажками, временами хватаясь лошади за хвост, чтоб было полегче.
У нее летами всегда болела голова, а этим летом особенно. Медичка на лесопункте говорила, что это от сердца и что нельзя ей делать тяжелую работу. По зимам она и так тяжело не работала, занималась одним своим хозяйством. Но летом приходилось и огородничать, и сенокосить — все на жаре. А иначе никак не выходило — мужик тоже не каторжный. Вот и сейчас в отпуске он, а ломит с утра до вечера.
Звали ее красиво — Татьяна. В молодости ей очень подходило это. Да и сейчас еще не стара она была. Но с годами стали звать ее в глаза и за глаза, как и всех в этих местах, по мужу. Звали здесь женщин в возрасте изредка по отчеству, а чаще по мужу. Если он Семен, так и ты Семениха, если Петр — Петиха. А у нее был Арсеня. Вот и она стала Арсенихой.
Сначала тропинка шла перелесками, и всходящее солнце чуть проникало сюда, а ноги путались в росной траве. Потом дважды переходили речки в овражках, прохладно звенящие и звавшие остановиться, посидеть возле них. Выходили на опушки, где щебетали птицы, где уже высыхала трава и становилось жарко. Но овода еще не было.
Их путь пролегал немного и по берегу Ветлуги. Излучина ее сверкала, словно дымились, испаряя ночную влагу, прибрежные кусты. И здесь широко открывалось небо, а в нем ястреб-тетеревятник, висящий над нескончаемой лесной далью.
Здесь на днях они видели, как сохатый переплывал на ту сторону. Таранил грудью воду, отбил со своей дороги одиноко плывущее бревно, вышел на темный от сырости песок того берега и тихо, без хруста, ушел в лес.
От реки свернули в выруба. Затем дорога пошла низиной. Росла здесь таволга — по-местному лабазник — в человеческий рост. И так шли, что только одного Арсеню над белыми шапками соцветий было видно. Да иногда выныривала Татьянина голова.
Арсеня был длинен, а меринок мал. И Татьяна мала, но кругла. Располнела она за последние годы, да полнота только мешала и одышка из-за нее мучила.