Недометанный стог (рассказы и повести)
Шрифт:
— Чего ж ты хочешь? — пробормотал Хлебное сам себе, подходя к газетному киоску. — Заглядывал-то сюда последний раз лет двадцать пять назад, а надеешься знакомых встретить. Маловато их здесь осталось, да и те вряд ли помнят.
Он купил свежую «Правду», областную и районную газеты и направился к парку, окружавшему районный Дом культуры.
Так уж повернулась жизнь Ивана Игнатьевича, что надолго, почти навсегда покинул он места своей молодости. И работа, и семейные обстоятельства удерживали его вдали от родных мест. Даже побывать в них не приходилось. Но в длинной цепочке воспоминаний самыми
Однако теперь, оживленные приметами окружающего, воспоминания стали настолько отчетливыми, будто перед Хлеб новым раскрылся альбом с пожелтевшими фотографиями тех лет. Подходя к Дому культуры, массивному двухэтажному зданию, Иван Игнатьевич ясно видел на его месте покосившуюся часовню, о которой столько раз заходил разговор в ячейке комсомола. Входя в парк, он представлял церковное кладбище с могилками, гнилыми крестами и группами «верующих», раскладывающих на могильных холмиках всякую поминальную снедь: от крашеных яиц до бутылок с водкой.
Сейчас парк был пуст. Конца рабочего дня дожидалась танцевальная площадка. Пустовали волейбольная и баскетбольная площадки. Парковые скамеечки ждали более позднего часа — конца вечернего киносеанса, когда их займут мечтательные одиночки и влюбленные «ары. Тополя, превратившиеся с тех пор, как их последний раз видел Иван Игнатьевич, в могучие деревья, стояли еще голыми. Но их ветки набрякали почками, а тонкая кожица веток отливала желтизной, выдавая теплым светом своим начало бурного хода животворящих соков.
И одно лишь было старым, извечным, до мельчайших подробностей знакомым и до боли памятным сердцу — вид на весеннее половодье, на кромку лесов, на весь приречный пейзаж.
Хлеб но в, опустившись на скамейку, положил газеты рядом с собой, но не стал их просматривать, а, не отрываясь, глядел вдаль на голубое зеркало воды, величавое и безмятежное, на полузатопленные заросли ивняка, на сверкающие жирной чернотой скаты полей и на маленькие заречные деревушки.
Особенно привлекала его внимание деревня Средняя Грива. Она состояла всего из одной улицы. Многие дома были срублены, по-видимому, всего лишь два-три года назад. Улица взбегала на горку, с обеих сторон которой пролегли лощины. На дне лощин стояла вешняя вода, сливавшаяся с озером. Казалось, что деревня расположена на полуострове. Солнечные лучи ярко освещали Среднюю Гриву, и, несмотря на дальнее расстояние, ее дома были видны до мелочей, до деталей стройки и наличников на окнах.
Однако не изменения в Средней Гриве, не ее рост занимали думы Хлебнова. Перед его мысленным взором проплывал день, очень похожий на сегодняшний. Дело было тоже весной, только чуть позже, когда спала вода и просохла тропка через лощину, связывающая Среднюю Гриву с большим трактом…
Как наяву увидел Иван Игнатьевич утро того дня. Накануне было принято решение о раскулачивании владельца двух домов, многих десятин земли и большого количества скота в Средней Гриве — некоего Василия Заугорина. Вечером было принято решение, а утром на следующий
Самого старика Заугорина не было дома. Он принимал участие в эсеровском мятеже и после этого не показывался в родных местах: очевидно, ушел с бандами в леса. Хозяином остался его сын Алексей — здоровенный парень с плечами, как говорится, в косую сажень. Рыжий, кудрявый, с веснушками на горбатом носу и с нахальным взглядом больших зеленоватых глаз навыкате, он приобрел громкую известность первого драчуна в округе. И хотя Ваня Хлебное был старше Алексея на два года, тот несомненно превосходил его физической силой.
Члены комиссии думали, что все обойдется тихо, что Алексей не будет следовать примеру своего отца и проявит покорность. Но им не удалось даже поговорить с молодым хозяином. Когда они подошли к новому пятистенку Заугорина, из ворот ограды на них выкатились две разъяренные дворняги. Кое-как отбились от собак и вошли в ограду. И сразу же из окна дома раздался предупредительный выстрел, показывавший, что хозяин дома извещен, с каким намерением явилась к нему комиссия, и что он решил оказать отчаянное сопротивление.
— Дурак! — сердито сплюнул старший в комиссии, старый партиец, участник гражданской войны Тимахов, раздраженно потирая колючий подбородок. — Пойдем из ограды, а то он по дурости влепит кому-нибудь заряд картечи. Не понимает, идиот, что себе хуже делает.
Стоя под прикрытием дощатой стенки ограды, начали совещаться. И тут Ванюшку осенила мысль. Все видели, что выстрел был сделан из прируба. А Ваня раза три бывал в этом прирубе и знал, что в него можно проникнуть через люк в потолке, прорубленный стариком Заугориным для какой-то хозяйственной надобности.
— Давайте я, — начал убеждать он членов комиссии. — Если открыт мезонин, я ему прямо на голову свалюсь. Пока очухается — вы прибежите, и ружье заберем. Только вы с собаками воюйте и вообще отвлекайте его, когда я полезу.
Долго спорили, но лучшего ничего не придумали. Пока четверо его товарищей, стоя на почтительном расстоянии от окон пятистенка, дразнили собак и выкрикивали предложения хозяину дома о мирных переговорах, Ваня Хлебное пробирался дальним обходом через усад ко двору пятистенка. Войти во двор, подняться через сенную дыру на поветь — было делом не так уж трудным. А затем Ваня, задерживая дыхание, проклиная про себя скрипучие половицы, на цыпочках пробрался сенцами к лестнице на мезонин, который, к счастью, оказался незапертым.
Из дальнейшего в его памяти сохранились какие-то неясные частички отдельных моментов: не потому, что Ваня не запомнил происшедшего, а потому, что слишком велико было нервное напряжение, и к тому же все совершилось очень быстро… Крышка люка, ведущего в прируб, отброшена сильным рывком. Внизу знакомая фигура, пригнувшаяся у окна, с ружьем, выставленным стволиной в фортку. Прыжок на спину этой фигуре. Крик, вырвавшийся одновременно из двух ртов. И яростная борьба — борьба не на жизнь, а на смерть. Топот ног в коридоре, железные пальцы на его шее, запах самогонки из рта, кривящегося в ругательствах, и, наконец, дружеские руки товарищей, помогающих ему подняться с пола.