Недометанный стог (рассказы и повести)
Шрифт:
Вдалеке, прямо перед нами, виднелась церковь Благовещения в Аркажах. У новгородских церквей есть одна особенность. Скажем, идешь к какому-нибудь современному высокому зданию, оно издали кажется маленьким, а потом растет и растет, только голову задирай. А новгородские церкви невелики по размерам, а выглядят, что издалека, что вблизи, так внушительно, что диву даешься. Стоит хотя бы взглянуть на Спас-Нередицу. Или уж места такие выбирались, или особенности архитектуры, либо то и другое вместе.
Стояла церковь Благовещения, как большущий поднебесный храм. И здорово
Снежный конус облака стоял над самым крестом. Шагали мы не спеша к церкви. Дышалось легко, но чувствовалось, что будет жарко. И я сказал:
— Жарко будет. Покупаемся вдоволь.
А Юлька все глядела на церковь, а потом посмотрела на меня огромными — материными — серыми глазищами и спросила:
— Пап, а ты когда-нибудь в жизни в бога верил?
Я растерялся:
— То есть что это ты… верил?
— Да нет, ты меня не понял, — пояснила Юлька. — Я знаю, что ты неверующий. Но, может быть, у тебя такой момент был, что ты готов был поверить, или молился там, или еще как? А?
Я думал-думал и сказал:
— Пожалуй, Юлька, был такой момент. Когда в институт поступал, чуть на последнем экзамене не провалился. Тогда я в душе и бога, и всех чертей призывал, чтобы выручили. Помогло.
Юлька выслушала меня и заметила:
— Ну, это значит — не верил. Это не вера, а жульничество. Вера — это совсем другое.
«А какое другое?» — хотел спросить я, но искоса посмотрел на Юльку и почему-то удержался.
Важно шагала моя дочь по теплому асфальту. Хороши были брючки на ней и блузочка. И сама она была хороша. «Красивая будет», — подумал я с гордостью.
Подошли к церкви Благовещения и сели на скамейку под большими липами. Тихо и солнечно было тут. В кронах лип гудели шмели и пчелы. Направо от нас уходила в густую траву еле заметная тропка, а вела она к белому домику на берегу пруда. Возле домика сушилась сеть, и не видно было ни одной живой души. Юлька сходила на заросшее маленькое кладбище за церковью, принесла оттуда букет.
Я знал, что внутри церкви есть очень ценные фрески, но церковь была заперта, и я стал рассказывать Юльке то, что знал о строительстве церквей. Рассказал об изуми тельной многоцветной кладке, о внутреннем устройстве, об алтарных апсидах, о столбах, лопатках, закомарах. Об осиновом лемехе на куполах и крышах. Упомянул церкви в Кижах. В общем выложил почти все, что знал об этом.
Юлька слушала внимательно и сосредоточенно, а когда я кончил, вылила на меня ушат холодной воды:
— Да это я все знаю. Нам Альбина Максимовна, когда на экскурсию ходили, еще больше рассказывала.
Посидели мы, помолчали. Неожиданно Юлька сказала:
— А вот если бы умереть, хорошо бы, чтобы здесь похоронили. А на кладбище неуютно и тесно как-то.
Так меня ударило это по сердцу, то ли потому, что и мне пришла в голову подобная мысль, то ли из-за того, что сказала это моя дочь. Да так серьезно, по-взрослому, просто страшно сказала. Вскочил я и грубовато
— Да ты что! Чего мелешь? А ну, пошли дальше!
Двинулись к Юрьеву монастырю, по аллее из вековых плакучих ив. Поплескивалась рыба в озере, слева и справа от насыпи дороги. Мы останавливались у дощатых щитов, перегораживавших путь рыбе из одной половины озера в другую. Потом зашли на мызу. Тут еще наносило прохладой, и пахло озером и цветами. Двое мужчин косили траву на подкормку, а рядом ходила лошадь и подергивала шоколадной кожей, досадливо потряхивала головой, когда ее беспокоили комары и овода.
Зашли в монастырь. Я было стал объяснять Юльке, почему колокольня у входа выглядит непропорциональной, но, оказывается, и это она знала. Походили по Георгиевскому собору, где девушка-экскурсовод, пытаясь придать своему голосу вдохновение, водила за собой, как стаю гусей, кучку иностранцев. А затем отправились в столовую — бывшую монастырскую трапезную.
Я взял в буфете пива. Выложили из рюкзака еду. И с каким же аппетитом мы здесь поели. Я любовался Юлькой и тем, как она уплетает за обе щеки. Настроение у меня начало подниматься, тем более что Юлька не заводила никаких каверзных разговоров.
Налил я ей пива. Она выпила, осмотрела низкие, сводчатые потолки столовой и засмеялась.
— Надо же! Когда-то здесь монахи обедали. А теперь вот мы едим. И пиво пьем.
Звонко разнесся ее смех под сводами.
Ну, они тоже здесь пивали, — отметил я. — Сходи-ка в нашу Грановитую палату, там увидишь рюмку. Граммов сто пятьдесят. А знаешь, что на ней написано? «Новгородского первоклассного Юрьева общежительного монастыря порция братская», — одним духом выпалил я, радуясь, что запомнил фразу и что наверняка сказал то, чего ни одна учительница Юльке не говорила.
— А вот почему, папа, — сказала тогда Юлька, — монахов все ругают? Ведь они работали. И молились. А в этом монастыре и родину защищали. А их все дураками выставляют.
— Да никто особенно не выставляет, — пожал я плечами. — А работали-то они того… Знаешь, сколько крестьян на них работало! Какие земли имел монастырь! Да и поведением-то они только внешним отличались. И пивали, и всякое… — Я поперхнулся и дальше продолжать не решился.
— А нехорошо, что их пьянством попрекают, — горячо возразила Юлька. — Вон из нашего подъезда Иван Степанович каждый день пьяный, а им за выпивку сколько лет все писатели и экскурсоводы выговаривают.
— Ну, Иван Степанович, — махнул я рукой, — человек опустившийся. Но не ханжа. А они ханжеский обет воздержания и целомудрия давали, так сказать, за идею шли, а сами что делали?..
— Хорошо, — с явным вызовом перебила Юлька. — А вот наш сосед Алексеенко Андрей Тарасович у другой женщины дни и ночи проводит, а делает вид, что с женой хорошо живет. Как это по-твоему?
— То есть откуда это ты взяла?! — Я прямо обалдел от неожиданности и уставился на Юльку. — Ты чего городишь?
— Не горожу, — опуская глаза, сказала Юлька. — И мама знает. И во всех подъездах знают. Один ты, как всегда, ничего не знаешь.