Недометанный стог (рассказы и повести)
Шрифт:
Мороз прибавлял. Похрустывали ветви под его звонкими шагами. Пар от дыхания превращался в иней, он оседал на лице и меховых отворотах полушубка. Однако Куртмала не сбавлял хода и все так же легко скользил между деревьями. Теперь до самого Снегова не было ни одного человеческого жилья, даже охотничьей избушки, и впереди была ночь, но он безбоязненно углублялся все дальше и дальше в лес, надеясь к полуночи добежать по знакомым охотничьим тропинкам до Снегова.
«За этой поляной, — вспоминал Куртмала, — ельник, а дальше лесная речка в овраге, затем моховое болото, бор, а от него до Снегова два километра — рукой
Стало совсем темно. Он остановился. Ожидая появления луны, утоптал лыжами снег и прислонился спиной к елке. Закурил. Вспыхнувшая спичка осветила суровое лицо, тонкие упрямые губы, резко очерченный подбородок. Спичка упала между лыж, спокойно догорая, как в комнате, — настолько было тихо.
Всходила луна. Начали выделяться тени от деревьев, немного посветлело. Куртмала направил лыжи в ту сторону, где лес был редкий, и почувствовал, что начался легкий спуск.
«Овраг, — подумал, пригибаясь, Куртмала, — еще рано». Уклон становился все круче, лыжи летели все быстрее. «Дерево, расшибешься, нужно падать», — мелькнуло в голове. Но уже в следующее мгновение какая-то сила швырнула Куртмалу в воздух, лишив опоры под ногами.
Через миг он очутился в жиже — смеси из снега и воды. Ноги затягивало куда-то вниз, руки судорожно хватались за обломки льда. Резким движением выбросившись из воды до пояса, Куртмала упал грудью на неразбитую кромку льда, но кромка треснула под его тяжестью, и он опять очутился в воде. Еще рывок. Другой. Третий. Лед все податливее расступался перед ним. Стало ясно: вперед нельзя — там быстрина, полынья, смерть…
Он метнулся вбок, но ноги неудержимо заворачивало течением под лед. Освободиться от лыж, иначе конец. Левая рука обламывала кромку, правая бешено рвала крепления. Только голова и левая рука остались над водой. Будь на месте Куртмалы человек, ни разу не смотревший в лицо смерти, он кричал и метался бы в воде до тех пор, пока не кончились бы последние силы.
Куртмала не издал ни звука. Одна нога освободилась, потом вторая. Тело наливалось тяжестью, кто-то сжал сердце, точно в кулаке. Левая рука, срывая ногти, цеплялась за тоненькую ледяную кромку. В голове светящимися точками вспыхивали обрывки мыслей.
Освободив обе ноги, Куртмала несколько раз выкидывал руки и грудь на лед, но лед снова рушился, сбрасывая тяжесть вниз, в воду. Наконец, когда уже стало сводить судорогой ноги и руки и мускулы отказывались повиноваться приказам мозга, Куртмала сделал последний бросок. Закраина треснула, прогнулась, но удержала тело. Грудь почувствовала твердую поверхность, хотя нижняя половина туловища еще оставалась в воде и не было сил вытащить ноги и отползти в сторону.
Полная луна висела в небе. Черные тени легли от деревьев на искрящийся снег. На всем протяжении безымянной лесной речки выделялись темными пятнами полыньи, образовавшиеся от бьющих со дна ключей и не замерзающие в самые сильные морозы. Около одной из этих ям и лежал Куртмала без движения, не имея сил даже для того, чтобы сесть. Руки и ноги коченели, а телу, наоборот, было жарко. Легким не хватало воздуха, сердце учащенно билось, пересохшие губы захватывали снег.
Затем он сел, повернулся лицом к темнеющей полоске воды и зло сплюнул в нее. Плевок не долетел и выделился на снегу темным пятнышком. Куртмала провел рукой по губам, посмотрел и отчетливо различил при лунном свете
За ним по нетронутой снежной целине неровной цепочкой потянулись глубокие рыхлые ямы.
…В морозный зимний полдень спокойно и безлюдно на улицах небольшого северного городка Снегова. Сквозь замерзшие окна не разглядишь, что делается снаружи. В такой полдень, когда термометр показывал сорок градусов ниже нуля, в Снегов со стороны леса вошел человек. Его одежда и небольшой рюкзачок за плечами обледенели. На полусогнутых ногах, нетвердой походкой человека, перенесшего тяжелую операцию и только что вставшего с больничной койки, подошел он к высокому зданию лесного техникума.
В коридорах было тихо. Заканчивались последние лекции первого дня зачетной сессии заочников. Куртмала направился в учебную часть. Сбоку, из актового зала, навстречу ему вышел рослый мужчина. Это был заведующий учебной частью техникума.
— A-а, товарищ Куртмала прибыл, — улыбнулся он. — Ну как? Подготовились?
— Опять вот опоздал, Иван Михайлович, — смущенно пробормотал Куртмала.
— Что, снова работа замучила? — посмеивался завуч, но неожиданно переменил тон: — Погодите-ка. Что это с вами? Что-нибудь случилось?
— Да так, Иван Михайлович, пустяки.
— Ну, пустяки или не пустяки, — серьезно сказал завуч, — а идите-ка в общежитие, отдыхайте, набирайтесь сил. Я запишу вас в список прибывших.
По дороге в хозчасть Куртмала остановился около щита с объявлениями и посмотрел расписание на завтра. Первая лекция — дарвинизм. Он подумал, вспомнил о чем-то, улыбнулся. Щит поплыл перед его глазами. Вместо щита появился лес. Полная луна взошла на небо. Черные тени деревьев упали на искрящийся снег. В темной полынье под обрывом барахтался человек…
— Товарищ Куртмала, что с вами?
Куртмала открыл глаза — он спал, прислонившись к стене. Перед ним стояла секретарша Аня с листком бумаги в руках.
— Устал немного, Аня.
— Слушайте, товарищ Куртмала, — заторопилась Аня, — мы устраиваем завтра коллективный выход заочников в театр. Вы примете участие?
Она прижала листок к стене, приготовилась записывать.
— Обязательно приму, — сказал Куртмала и улыбнулся счастливой, по-детски простодушной улыбкой, — обязательно!
Счастливый день Терехи Румянцева
А и хороша же Ломенга-река! Не только красотой своей, но и чистотой необыкновенной. Пробилась она от севера к югу сквозь леса раменные, тишиной заколдованные. Бежит сквозь сурамени, человеком изреженные.
Катится мелкой волной в луговых берегах, на которых выстроились цепочками столбы — бревна и валежник во время паводка от заливных лугов отбивать.
Струя у Ломенги цвета стального, но чуть синевой отдает. Чистится струя, свежится по дороге — на галечных переборах, на песчаных отмелях. Приволье тут рыбе, раздолье. И от первоистоков до самого до Суножа не то что на берегу, а и поблизости от реки — ни одного стока от предприятия какого-нибудь, ни кладбища, ни гнилой болотины. Забредет по колено в воду лось и пьет. Пьет и заяц, и другой зверь, и птица всякая.