Недометанный стог (рассказы и повести)
Шрифт:
Боль напомнила ему о его сегодняшнем дне. Как под конец рабочего дня к нему прибежала Надина подружка Люба и сказала, что Надино новое платье в Иловке, что Надя грустит. Как он умолял начальника отпустить его, поставив пробег за его счет. Как наконец начальник согласился.
Затем он гнал свой лесовоз, пролетая полями, перелесками, взбивая в лужах, которыми после оттепели покрылась Ломенга, фонтаны воды, прорезая светом фар декабрьскую тьму. Он хотел успеть к десяти часам и успел бы, если бы не подвело колесо. Ставя запаску, возясь с домкратом, он разбил
Уже вернувшись домой, он упросил соседку отнести платье Наде, а сам начал носиться по дому, сворачивая стулья, наскоро умываясь, надевая рубаху, костюм, пальто…
И все-таки они опоздали. Остался один квартал до Дома культуры, а из репродуктора, укрепленного под его крышей, раздался двенадцатый удар кремлевских часов. Костя и Надя настолько запыхались, что даже не смогли сказать друг другу традиционных, но каждый год по-новому звучащих слов, а просто в первый раз за все их знакомство поцеловались.
Костя обнял ее. У него сильные руки, и он, конечно, измял, хотя оно и было прикрыто шубкой, платье, а особенно плечи у блузки. Но Надя и не подумала об этом. Ведь дело, в сущности, было совсем не в новом платье, а в том, для кого оно надето, рядом с кем она входила в Новый год, как в новое счастье.
Телеграммы говорили правду.
Через поле и сквозь большой лес
Начинала цвести гречиха.
Когда Летти вышла далеко на окраину районного города и вступила в бело-фиолетово-розовое цветущее поле, стало немного полегче. В городе с утра томила духота. Жарко было и здесь, но не душно. Влево и вправо лежали поля, а поодаль впереди в струящемся воздухе маячил и как бы покачивался из-за воздушных движений обычно такой устойчивый лес. И над лесом стояло высокой горой кучевое облако, которое расширялось к горизонту, и очертания его там были неопределенными.
Даже в поле не гулял ветерок. Но она одета была в легкое платье, без рубашки, в босоножки и шагала поэтому быстро, хотя руку оттягивала стопка книг, выбранных в книготорге, связанных вместе с одноактными пьесами, что ей удалось выпросить в районном Доме культуры.
Потом пошла тоже цветущая тимофеевка, а дальше она вступила в рожь, высокую, по плечи.
Тропка была здесь твердой, словно каменной, шагалось легко. Она опустила голову и чуть не налетела на солдата, который отдыхал, поставив рядом с собой внушительных размеров чемодан. Она остановилась и поглядела на него.
Солдат был высок, гораздо выше ее, и смугл. Но особенно большими казались сапоги рядом с ее босоножками. Они были начищены, однако сейчас потускнели от легкого налета пыли. Солдат на кого-то походил: она подумала, на фотографию из журнала «Советский воин».
— Ты куда? — спросил солдат, не здороваясь.
— К себе, — сказала она, обходя его чемодан.
Он вскинул чемодан на плечо, пошел за ней и спросил:
— А куда, к себе?
— В Горшково, — ответила она, думая, что не отвечать или скрывать ни к чему: ничего он ей не сделал. Да к тому же по этой
— Ну вот я и в Горшково, — обрадованно, как ей показалось, подтвердил он. — Значит, спутники.
— Попутчики, — усмехнулась она.
— Ну пусть так, — миролюбиво сказал он. — А чего тебе там?
— А я там работаю. Завклубом, — сообщила она, — У нас в бывшей церкви клуб. А нового все построить не могут.
Перед ними, в нескольких метрах впереди, сидела на тропинке стайка воробьев. Она резко свистнула, и воробьи дружно сверкнули над рожью и пропали.
— Ишь ты как еще можешь, — подковырнул он.
— Я еще и не так могу, — ответила она. — Нас в культпросвете только что на головах ходить не учили.
— Этому вы и сами, поди, научились, — заметил он. — А вот скажи-ка лучше: как тебя зовут? И познакомимся.
— Летти, — представилась она.
— Как-как?
— Летти. Короче говоря, Виолетта.
— Это что, тебе батька такое имя с похмелья дал? — поинтересовался он.
— А у меня его и не было.
— То есть как это?
— Быть-то был, конечно, да где-то в бегах с самого моего появления на свет обитается. А в училище меня еще Вилкой звали.
— Вот и я так тебя буду звать, — пообещал он. — Виола… Сыр такой есть… На хлеб намазывать. Не едала?
— Ну, меня на хлеб не намажешь. А тебя, интересно, с какого похмелья батька назвал?
— А меня безо всякого похмелья назвали. И просто, по-русски… Ваней.
— Эх ты, Ва-а-ня! — пропела она.
— Смотри, шлепну пониже спины, так будет тебе: «Эх ты, Ваня!»
Лес был уже близко. Темный зной стоял, не колыхаясь, в нем. Солнце обожгло кусты и деревья, и они напоили воздух густым, как от крепкого чая, ароматом нагретой листвы и хвои. Все было зелено тут. Даже небо через путаницу ветвей отливало зеленым. Зеленым казались и пробившиеся сквозь чащу солнечные лучи, стоявшие наклонными столбами.
Первой их встречала старая сосна, вся усыпанная тысячами мелконьких желтоватых мягких шишичек, от прикосновения к которым на пальцах остается сухая золотистая пыльца. От них вся сосна казалась желтой и пушистой. А на темных лапах елей кончики были нежно-зелеными, словно на каждую лапку надели тонкую, более светлую перчатку.
— Хорошо! — сказал Ваня, останавливаясь. — Эх и хорошо! Но парит. И дождь будет. Даже гроза. Успеть бы нам хоть до Кошеля. Там попереждали бы. А оттуда близко.
— Надо бы успеть, — озабоченно согласилась Летти. — А то книги намокнут.
— В библиотеку закупили?
— В библиотеку. И пьесок взяла. Да нет хороших. То действующих лиц полно, то декорации сложные, то еще чего. Плохо у меня с самодеятельностью.
— Организовать надо. На что учили?
Они шли теперь по зеленому мху, мягкому, топящему шаги. То ли говорили они негромко, то ли лес глушил шаги, но голоса раздавались как-то неотчетливо, потерянной интонацией, словно бы безличные, словно не люди говорили, а ели, сжавшие тропу с обеих сторон.