Недометанный стог (рассказы и повести)
Шрифт:
— Организуешь с нашим председателем.
— А что, вредный мужик?
— Да нет, Александр Сергеевич — человек неплохой, только больше на экономику смотрит. Все о прибыли да о прибыли. Только о ней весь и разговор на собраниях. Не до культуры ему. Консерватор. Правда, чего не попроси — даст. Не жадный. И в клуб иногда заходит. Новый построить обещал. Если бы вот с людьми в самодеятельности помог.
— А что, к тебе еще по наряду людей загонять надо?
— А что ты думаешь? Ходишь, ходишь. Просишь, просишь. Молодежи у нас маловато, но есть. А интеллигенция наша?
— Ишь ты какая деспотичная, — сказал Ваня, представляя на минуту Александра Сергеевича в какой-нибудь роли, в гриме, и расхохотался…
— Тебе «ха-ха-ха», а тут бьешься, бьешься. Клянчишь, клянчишь… — обиделась Летти.
Вступили в сосновый бор. Белый, кое-где синевато-седой, кое-где мраморный лишайник высох и потрескивал под ногами. Здесь стало душно: редко расставленные сосны не давали настоящей тени. И вдруг негромко пророкотало, а по вершинам пошел ветерок.
— Успеть бы нам, — пробормотал Ваня, поглядел сверху вниз на Летти. Была она полненькая, загорелая, с мальчишеской стрижкой. Ваня отвел взгляд и пообещал: — А самодеятельность наладим. Я помогу, что умею.
— Тоже мне. Яшка-артиллерист отыскался, — фыркнула Летти.
— Чего?
— Яшка, говорю, артиллерист из «Свадьбы в Малиновке». Помнишь? Битте-дритте…
— Ладно-ладно, посмотрим…
Громыхнуло отчетливо. Летти искоса поглядывала на Ваню, украдкой, чтоб не заметил. А неожиданно, переведя взгляд с его смуглого лица на лес перед собой, увидела, как среди стройных сосен забрезжил вдали то ли белый туман, то ли дым. Сказала:
— Туман. Кошель близко.
— Какой тебе туман? — усмехнулся Ваня. — Береза пошла. А Кошель рядом.
Действительно, словно обрезанный по нитке, кончился бор, и за небольшим лужком начался частый и светлый березняк, который и казался издали, в прогалах между медными соснами, дымом.
Проскочили березняк за несколько минут. Но уже накрапывало. Открылось озеро, темное посредине, чуть зеленоватое у берегов. Кошель. Лес почему-то не подступал к самым берегам, и озеро не было похоже на лесное, а из-за берегов в мягкой травке, каких-то ровных, выверенных, даже не на луговое, а на искусственный пруд. На берегу возвышался добротный дом, с двором, пристройками, огородом. А за озером находился незначительный пустырь.
— Бежим, — предложил Ваня и потрусил к дому, потому что дождь прибавлял. Уже на крыльце они ощутили настоящий удар грома, от которого жалобно заныла какая-то дверца и даже вроде плеснулось озеро. Рванул второй.
Теперь они стояли на крылечке без крыши, а дверь была на замке.
— Эх, черт! — ругался Ваня и вдруг, увидев лестницу, ведущую на сеновал, закричал, показывая рукой, словно Летти была бог знает где: — Полезли!
— Я тебе полезу! — вскинулась она, но он подхватил чемодан, книги, в один момент
— Залезай, дуреха, вымокнешь!
— Ну, только чтоб по разным углам, — нерешительно сказала Летти и начала подниматься к нему.
— Вот глупая. Конечно, — сказал Иван и зашуршал сеном, забираясь в дальний угол.
Один раскат грома накатывался уже на другой. Хлынул настоящий ливень. Вроде в крыше и стенках не было щелей, а отблески молний проникали даже сюда. Летти пролезла в противоположный от Вани угол и обнаружила здесь нечто вроде ложа из старого одеяла, еще каких-то одежонок. Она стянула с себя прилипшее платье и забралась под плащ. Грохотал гром, лил дождь, но, видимо, так велика была усталость, столько набродилась она сегодня по райцентру, так нажарилась на солнце, что сразу же забылась.
И, как всегда бывает в таком неверном мгновенном горячечном забытьи, ей пригрезился то ли сон, то ли явь. Пригрезилось отчетливо, что Ваня рядом, только не здесь, а где-то в большом доме, где много людей, где очень празднично. И похоже, что у них с Ваней свадьба. И он сидит такой же смуглый, но не в гимнастерке, а в белой рубашке. И такой красивый…
Ей стало вдруг стыдно, и, пожалуй, от этого она проснулась. Грома откатывались уже вдаль, молнии не светили, а дождь так и хлестал, так и плясал по крыше. Было темно и тепло, и она опять, теперь уже крепко, заснула. А когда просыпалась, солдата не было слышно. Наверное, тоже умаялся и спал…
— Эй, вы там! — кричал кто-то снизу.
Летти кое-как натянула платье и поползла к выходу. Из дверцы они выглянули одновременно с Ваней. Воздух был чудесно свеж и чуть холоден. Дождь кончился. Внизу стоял лесник — хозяин сеновала и дома. Был он весь большой и какой-то, возможно из-за кургузого плаща, широкий. С его фуражки, плаща, даже с небритого лица капала на большущие резиновые сапоги вода. Он сказал:
— Слезайте-ка. Нечего там сено мять. Идите в дом.
Он отпирал замок, а Летти спрашивала:
— Как это вы догадались, что мы там?
— Догадаешься, — ворчал лесник. — Я кошу тут, километра за три, а бабы мои вон в дальней просеке. Я и прибежал; думаю, не зажгло бы. Молний — страсть. Прибегаю, а дверца у сеновала нараспашку, и сено на виду. Ведь сгорели бы, чуть что, как цыплята. Ну ладно, она не понимает, а ты-то свой, деревенский… Пошто не закрыл?
— Не сообразил, — виновато ответил Ваня, входя в просторную, чисто прибранную комнату и оглядываясь, — Забылось на службе.
— Забылось… Это сроду до смерти должно помнить. Вот так. Чему в детстве по-крестьянству выучился — никогда не забудешь. Плохо знал, значит. Садитесь. Я вам сейчас молока с творогом положу. Поедите. А дождь отойдет совсем, и пойдете. И я пойду. Косить надо.
Он слазал в подпол, достал молока, положил в блюдо две грудки творога, ловко размял их, залил молоком и принес две ложки.
— Хлебайте. Чай, не раздеретесь, раз на одном сеновале не разодрались. И я себе положу. А то мыть мне некогда лишнюю посуду, а грязную матка оставлять не велит — тараканов опасается.