Недоступная тайна
Шрифт:
Бубасов несколько мгновений удивленно смотрел на Жаворонкову, потом рассмеялся:
— Ты действительно, Элеонора, прелесть! Я восхищен! Рад за отца, что он воспитал такую…
Но тут улыбка сбежала с его лица, оно сделалось злым и суровым. Решительно ударив рукой по столу, сказал:
— В опыте моем ты со временем убедишься!
— Не спорю. Возможно, так и случится.
— Труден был путь к тебе, Элеонора. Мы все эти годы искали тебя. Та женщина, которая поджидала тебя в Москве, тоже искала. У нее были твои фотографии. Почему ты не пришла к ней в одно из назначенных чисел?
— Я сразу заболела и полгода лежала в детской больнице, —
— Было бы странно через полгода, — проговорил Бубасов. — Теперь ее нет в живых. Откровенно говоря, я похоронил тебя, не верил в то, что ты можешь быть жива. Но все же искал. Искал в Москве, Ленинграде, Киеве, Одессе, Хабаровске и других городах. Но что я мог сделать, слабо представляя себе черты тринадцатилетней девочки? Искал только по фамилии. Отец не разрешал даже брать сюда твою фотографию. Ты не догадываешься, как набрели на твой след?
— Понятия не имею, — пожала плечами Жаворонкова.
Бубасов закурил папиросу и тихо спросил:
— Помнишь Иштвана Барло? Бывал у отца…
Жаворонкова отрицательно качнула головой.
— Столько всяких приходило… В то время я была глупышкой.
— Не напрашивайся на комплимент, Элеонора! Не только один отец приходил в восторг от твоей феноменальной памяти.
— Не представляю никакого Барло, — упорно настаивала Жаворонкова.
— Вспомнишь, — спокойно сказал Бубасов. — Иштван Барло, венгр. Впрочем, венгром он стал по необходимости. Родился он русским. Такой высокий, с жабьей улыбкой, с короткими руками… Он происходит из очень, по нашим понятиям, приличной семьи…
Жаворонкова мотнула головой. Помолчав, Бубасов продолжал:
— Одно время он служил в армии Хорти. В сорок девятом его упрятали за решетку. Он не совсем аккуратно помогал американским друзьям. Через три года амнистировали. Снова попался, потом бежал из Венгрии. В Будапеште у него живет жена, связь с ней он поддерживает через туристов. Барло в совершенстве знает русский язык. Он был в Москве на последнем фестивале студентов. Там тебя и увидел. Несколько раз сфотографировал. Не составило для него большого труда и выяснить кое-что касающееся тебя. Но дать знать отцу о тебе из Москвы он не имел возможности. Неужели ты его не заметила?
— Я сказала: никакого Барло не помню, а на фестивале все друг друга фотографировали!
— Скажи, Элеонора, по совести, — прищурившись, спросил Бубасов, — ты на это московское скопище сумасшедших и психопатов поехала ради того, чтобы увидеть кого-нибудь из наших?
— Разумеется. Но там были не только сумасшедшие, я полагаю…
— Безусловно! — поспешил Бубасов. — Такие, как Барло, как ты, ну и некоторые другие, не принадлежат к числу психопатов. Ты слушай! Ничего не зная об успехах Барло, я здесь напал на твой след. Получилось очень просто! Как-то обратил внимание на список врачей, висевший в приемной поликлиники. Среди прочих фамилий: Жаворонкова А. Г. Дальше — больше, и ниточка подвела меня в этот дом, к Касимовой… Безусловно, эту черновую работу я делал не сам. Затем меня на несколько дней отвлекли другие заботы. Когда, наконец, я пошел к тебе в поликлинику, то тебя уже не было. Полагая, что ты уехала в тот же санаторий, где отдыхала Касимова, я поехал гуда. Но напрасно. Тогда я решил поговорить с Касимовой. У меня не было иного выхода, чтобы узнать твой адрес.
— Что ты ей сказал?
— О,
— Ты убил ее! — забыв о всякой осторожности, воскликнула Жаворонкова.
Бубасов удивленно поднял брови:
— Сожалеешь?
Жаворонкова выдержала его пристальный взгляд и гневно сказала:
— Не то! Ты мог провалить меня! Так рисковать — безумство! А еще называешь себя профессором!..
— Не волнуйся, — торопливо возразил он. — Она обязана была умереть немедленно после встречи со мной! Мертвый не шевелит языком…
— Но она могла и не умереть!
— Я бы ей помог. Это ясно, — усмехнулся Бубасов.
— Какая необходимость была разговаривать с ней?
— Кто же лучше ее мог проинформировать меня о тебе, дорогая Элеонора, — продолжал Бубасов насмешливым тоном. — Я пытался обойтись без этой работяги-старухи. Осмотрел в палате ее вещи, надеясь узнать, куда ты уехала. Но нашел только фотокарточку. Потом я встретил старуху, заговорил с ней. Эта кремнистая представительница советских женщин, признаюсь, была не очень словоохотлива. Очевидно, ей не понравилась моя физиономия. Старуха ощетинилась. Тогда я вскипел и выместил на ней свою ненависть. Ведь это она нам испортила все, подцепив тебя в Глушахиной Слободе. Я открыл ей правду… Ты не представляешь, что с ней было! Она стала задыхаться, цепляясь за воздух руками. Когда она переселилась к предкам, я удалился…
Жаворонкова бледная, вся дрожа смотрела на Бубасова. Голова ее кружилась, перед глазами плыли звездные круги. Сжимая пальцами виски, она полушепотом сказала:
— Так ты виновник ее смерти?
— Да, — просто ответил Бубасов. — Что же в этом особенного? Она была коммунисткой, и, следовательно, одним фанатиком стало меньше. Прекрасно! Но что с тобой, Элеонора? Ты на себя не похожа!
Чтобы не вызвать подозрений, она едко сказала:
— Ты только что хвастался, называл себя профессором… Грош стоит твоя опытность, если ты напролом идешь к той, которая явно не пощадила бы ни тебя, ни меня! После всего этого я еще подумаю, стоит ли мне иметь дело с тобой. Мне дорога моя жизнь и дорого дело, которому посвятил меня отец!
Тон, которым были произнесены эти слова, испугал Бубасова. Он вскочил с кресла и, подойдя к Жаворонковой, склонился над ней. Глаза его смотрели виновато.
— Дорогая Элеонора! Если бы ты поработала столько, сколько я, мягче бы относилась к промахам. Промахов не должно быть в нашей работе, но они вызваны исключительно желанием скорей пожать твою мужественную руку. Я глубоко счастлив, что ты так строго и принципиально относишься к делу. Только так и должно быть! Я преклоняюсь перед тобой, дорогая Элеонора!
— Не дыши в лицо! Садись на место, — строго сказала Жаворонкова. — От тебя, как от шофера-неряхи, все еще пахнет бензином!
Бубасов опустился в кресло. Словно школьник, выслушивающий строгую нотацию сердитой учительницы, он смотрел на Жаворонкову.
— Разве так безрассудно действуют! — продолжала она.
— Ну, хватит, Элеонора, хватит, — миролюбиво попросил Бубасов. — Все кончилось благополучно.
Она молчала, глядя в сторону.
— Ты даже не представляешь, что значит твое появление в одном ряду с нами. Мы очень довольны, что все это случилось в столь ответственный период борьбы с коммунизмом!.. Когда я вернулся из санатория сюда, поступили указания от отца, как быть с тобой!..