Недотёпы

Бакулин Алексей Анатольевич

— Не хочу в Москве! — вдруг завопил Феодор и затопал ногами, словно заплясал трепака. Невестин бунт раззадорил его и теперь ему снова очень захотелось жениться. — Сейчас давай! Ищи, где хочешь, попа! Ищи немедленно! Я жениться буду! Сейчас! Мне сейчас царица нужна, а не в Москве? Где она, твоя Москва? А царица — вот, здесь, красивая! Где я ещё такую сыщу? Анна Несторовна, синичка моя, соизвольте стать царицею!.. — и он ухватил Нюру за уркав.

— Силюшка! — жалобно заголосила Нюра, — Где ты, родненький? Меня увести хотят!

Сильвестр

Афанасьевич так стиснул зубами кончик уса, что откусил его совсем. Агафон ткнул его в бок локтем:

— Давай, подьячий, не зевай! Твою же невесту уводят!

— Нет… Нет… — бормотал Сильвестр Афанасьевич, — я же не хотел на ней… и мы не ровня… и головка у ней больная… и мы же договорились с полковником…

— Не дури, Афанасьич! Девка как по тебе шита! Хватай её, да пойдём на Москву!

— Какую Москву? Где Москва?.. Брате, ты что несёшь?..

— Сильвестр Афанасьевич! — надрывалась Нюра…

— Ко мне иди! — рычал Феодор, дёргая её за рукав.

— К тебе, холоп? Да я тебя!..

Сильвестру показалось, у Нюры волосы встали дыбом, наподобие львиной гривы. Ухватив колун, стоявший возле печки, она замахнулась на своего царственного жениха:

— Поберегись! Зашибу!

Полковник подскочил сзади и хотел выдернуть колун из девичьих рук, но Нюра махом развернулась, и тяжкий ржавый обух просвистел у самого кончика окровавленного панского носа.

— Пшш!!! — фыркнул полковник, уворачиваясь, — Ребятки! отберите-ка у неё оружие!

Ребятки дружно бросились на боярышню, но та, расходившись, махала обухом направо и налево; казалось, что колун вот-вот вырвется из её рук, и уж тогда кому-то не поздоровится. Мужики разлетелись по углам как мухи от мухобойки и замерли, не желая связываться с царской невестой.

— Ан-н-на Несторовна! — тонко тянул Феодор. — Опамятуйся! Ты же моя всё-таки!

— Сильвестр Афанасьевич! — взвыла ещё раз Нюра, и тут обозлённый Агафон с силой вытолкнул Сильвестра на середину горницы:

— Вот он! Держи своего жениха!

Наперерез Сильвестру выбежал полковник и, растопырив руки в широких рукавах, загородил подьячего от Нюры:

— Никак не можно! Сей жених неверный!

Нюра в последний раз взмахнула колуном, — и уже не вхолостую: ржавый обух веско впечатался полковнику в висок. Не издав ни звука, пан Барашек свалился на пол, мягко, словно куль зерна; Нюра, равнодушно переступив через его тело, всхлипнула и упала на грудь белому от ужаса Сильвестру.

Все долго-долго молчали. Поляки напряжённо размышляли, гадая, что им теперь предпринять; Агафон медленно, задумчиво, безостановочно крестился. Феодор нерешительно подошёл к Нюре и тихонько потыкал её пальцем в спину:

— Ты, Нюрочка… Всё уже… Бросай эту дурь… Давай, жениться будем…

Нюра не пошевелилась. Сильвестр Афанасьевич вгляделся в её лицо и у него шапка подпрыгнула на голове: боярышня крепко, безмятежно спала, спала так, что рухни всё вокруг — не проснётся, не пошевелится, не разомкнёт сонным мёдом склеенные веки.

Пальцы её всё ещё цепко сжимали Сильвестровы плечи, но ноги уже начали подкашиваться и тело медленно, плавно оседало на пол. Видимо, когда-то сбитая с толку душа её напрочь забыла, как нужно отзываться на всё происходящее: и любовь, и страх, и сон — всё она посылала Нюре не вовремя, не впопад. Сильвестр подхватил падающую Нюру и прижал, словно ребёнка, словно любимую свою младшую сестру к груди. Феодор строго нахмурился:

— Ты… Этак-то нельзя!.. Это царёва невеста, ты её трогать бойся!.. А не то я тебя прикажу…

Тут Агафон решительно взял Феодора за плечи, встряхнул слегка и мягко произнёс:

— Ты вот, что, мил человек… Ты иди-ка отсюда, не мешай людям! Без тебя разберутся. Ты на Москву шёл? Вот и иди, ясна душа! Иди-иди, и людей своих забирай! Чтоб я тебя здесь больше не видел. Вот тебе харчей на дорожку…

Он сгрёб со стола сухари, остатки рыбы, увязал всё это в дерюжный узелок и вручил неудачному жениху.

— Хватит на первое время? А там люди ещё подадут. Попросишь Христа ради — непременно подадут, не пропадёшь! Иди, братец!

— Эй, ребята!.. — горестно прошептал Феодор, обращаясь к полякам, — Вы что ж, смотрите? Царя ведь обижают…

Поляки сидели на лавке, прятали глаза и многозначительно молчали.

— Молчите, да?.. — шептал Феодор, — Ну, ладно, ну понятно… Да, всё понятно… Пора, стало быть, восвояси… Эх, пане, пане, где ж ты теперь… сгоношил меня, а сам… Ну, так я пойду, православные… Ежели кого обидел, так ладно уж…

Никто ему не отвечал. Всё смотрели в пол. Он медленно ткнул в дверь, всё ещё надеясь, что сейчас кто-то его остановит, и, не дождавшись, вышел в сени.

В сенях остановился, похлопал глазами в темноте, и услыхал, что рядом кто-то ворочается, сопит, скребёт каблуками пол…

— Это кто здесь? Ты, казак?

— Я! — прорычал атаман: за двое суток он отлежался, пришёл в себя и теперь чувствовал, что пришло время освободиться от пут.

— А меня, казак, обидели… Выгнали вон… Пойду теперь побираться…

— Кто обидел? — атаман плохо понимал, что произошло в деревне и вовсе не знал, кто с ним говорит.

Обломком атаманской сабли валявшимся в углу, Феодор начал пилить заледенелые верёвки, опутавшие Филиппа Филиппыча, и при том бормотал безостановочно:

— Там поляки и эти… которые… выгнали меня… а я же царь… как же… мне в Москву надо… я царём очень хочу быть, понимаешь, Филипп Филиппыч?.. ты их того… приструни… они же как тебя увидят, так сразу присмиреют, верно, да?.. они же тебя боятся все… а я тебя воеводой сделаю, ей-ей!.. а что, кого же ещё и воеводой делать, как не тебя… не поляка ведь… опять же убили его, полковника моего… Нюрка топором по башке… и дух вон… а я на ней жениться хотел… на дуре-то… вот смех-то где, Филипп Филиппыч, правда… вот, последняя верёвочка… сейчас разрежем… ты Филипыч покажи им, а уж за мной не пропадёт… вот… вставай…