Недотёпы

Бакулин Алексей Анатольевич

— Да я бы и подумал о ней, брате послушниче, — морщился Сильвестр, — Я о ней думал, пока голова наизнанку выворачиваться не начала. А сейчас всё! Край! И теперь я так решил: раз конец Руси, так значит, конец и миру. Вот ты говоришь — Рим, Константинополь… Они хоть поцарствовали всласть! А мы? Всего-то ничего: царь Иван, да царь Феодор, а там уж и Бориска-душегуб…

— А Ванька-злыдень чем лучше Бориски? За его лютость и страждем теперь! По его грехам Русь кончается!

Сильвестр поперхнулся.

— Ты, отец, что

это возбормотал?! Какой тебе такой Ванька? Великий кесарь православный Иоанн Васильевич, — не хочешь?! Да если бы не Иван-то Васильевич!.. Да где тогда и Русь-то твоя была? Да у меня дед в опричниках служил!..

— Нашёл, чем хвалиться! Да не твой ли дед моего деда в Новеграде казнил? Знаешь, как его казнили? Сказать?

— Как надо, так и казнили. Как бунтовщиков казнят, так и казнили! А дед мой Новгород не усмирял.

— А вот я тебе скажу, как его казнили! И у тебя от рассказа того варенье из ушей польётся! Его, значит, взяли за одну ногу…

Тут Агафон осёкся. Сильвестр посмотрел в направлении его взгляда и рот открыл: рядом с ними смирненько сидел атаман, скрестивши руки на мощном животе и склонив голову во внимании.

— Говорите, хлопцы, говорите! — мирно подбодрил их атаман, — Я ничего, не помешаю. Мне любопытно вас послушать.

И замолчал в ожидании продолжения.

— Я это… О чём бишь… — закашлялся Агафон.

— А как деда твоего казнили, — напомнил атаман, — Я так понимаю, что его на две половинки раздёрнули? Так что ли?

— Ну, это… Не совсем…

— Мне такого видеть не приходилось, — деловито нахмурился атаман. — А вот видел я, как поляки пытались конями одного разорвать. Привязали, значит, за ноги к одному коню, за плечи к другому, и давай погонять. Они, пся крев, и сами-то ничего подобного прежде не делали, а тут, значит, из любопытства решили… Опыта ради. А кони-то свои были, деревенские. Поняли, холеры, что через них человека казнить хотят — и ни с места. Поляки визжат, кнутами лупят-лупят, кони ржут — не ржут даже, а так — орут по-человечески, но стоят. И не стоят даже, а наоборот, назад пятятся. Ну, пан полковник смотрел-смотрел, потом сабелькой махнул-махнул и — хрясь! И без коней его, значит, на две половинки. Да… А я убёг.

— Ага… — вступил Сильвестр, — Я что говорю? Царя у нас нет. Вот тут-то вся и беда. Нет царя, потому и победы нет. А победы не будет, пока царя не найдём. Ясно, да?

— Не. Не ясно, — хмыкнул Агафон, — тут ни конца, ни начала. Без царя не победим, а с царём… как ты там говоришь?

— Круг получается, — пояснил Сильвестр, — Чтобы победить, нужно, чтобы народ царя знал, а откуда ж царю-то взяться? Чтобы царь был, нужно сперва смуту рассеять. Вот и закручено наше дело в колечко — без начала, без конца! И значит, кончен разговор о Руси. Сгинула Русь.

— Да сколько у нас этих царей-то было?! — махнул рукой Агафон, — Что нищих на паперти! И Бориска-то — царь, и Федька

его — царь, и Гришка-то Отрепьев — туды ж, царь, и Василь Иваныч Шуйский — куда уж лучше был царь! А проку нет. И эти пёрлись на царство, всякие, тушинские… Тут не в царях дело. Была бы Церковь! А и Церковь убита лежит. Вот где беда-то! И у хохлов Церкви нет — одно латыньство, и у греков то ж. Вот и выходит, что одни белые эфиопы остались, православный народ, потому что нельзя, чтобы Церкви нигде не было.

— Да церквей-то я видал сколько хошь! Драные все, обокраденные, обожжённые, а ничего, стоят. Попик, глядишь, чуть живой, и голосу-то нет, и на ногах-то не держится, а служит, смотри-ка! А России нет. Потому это, брате, что нету царя. Те, которые ты говорил — это всё не настоящие. Не по правде их избрали. Бориска — царевича Димитрия зарезал, на Федьке отцов грех нераскаянный лежал, Гришка — тот и вовсе вором оказался, а Василь Иванович…

— Гришку Отрепьева, — задумчиво начал атаман, — я самолично зарубил. Вот этой вот рукой. Поймал его, гада за штанину, поднял вот так…

— Что-то я тебя там не видал, — усмехнулся Сильвестр, — Уж мне-то байки не рассказывай. Я последний час Григория Отрепьева своими глазами наблюдал. С посадскими людьми в Кремль бегал… Я этого Гришку… Я жалею, что руку к нему не приложил… Народу было много, толкались сильно, отпихнули меня в сторону… Я бы его… Ведь пока он ещё только в Москву шёл… Пока он ещё царём не стал… Так я его ждал! Всем говорил: ужо придёт Димитрий, — тут и задышим!.. Верил, балда, что он истинно царевич. Вот, думал, сядет над нами чудесно спасённый Димитрий Иоаннович, вот и начнётся жизнь добрая… А он!..

— Царевича Димитрия, — задумчиво сказал атаман, — я самолично в Москву привёл. Мы с моими молодцами под Москвой дрались с борисовым войском. Дрались-дрались — одолели! Вот, говорю, Димитрий, царь ты наш! Володей! Вся Москва перед тобой! А он…

— Ты ж его, вроде, зарубил собственноручно? — усмехнулся Сильвестр.

— Кого? Димитрия? Я? — атаман слегка нахмурился, — Ты что брешешь-то?

— Ну ты ж сказал, что зарубил Отрепьева! — Сильвестр несколько взволновался.

— Ну, зарубил!

— А Отрепьев — он же и был Димитрием-царевичем! Что не так, разве?

— Ну, брат! — атаман тихо рассмеялся, — Я много всякого наслышался. И не за такие слова у меня люди кишки свои жевали. А тебя, брат… Царевича Димитрия с Гришкой спутал… Щас, подожди… Царевича Димитрия я самолично в Москву привёл… А Гришку я самолично… А тебя я щас…

— Да он ошибся! Ошибся! — вскричал Агафон, — Он глупый! Не понимает ничего! Перепутал! Перепутал всё на свете!

— Ошибся, значит, учиться должен, — заметил с улыбкой атаман, — Щас я его поучу малеха. Эй, хлопче, выходи на двор, а то в кровище тут всё перепачкаем. Ну, вставай, вставай, не трясись коленками-то. Тебе не помочь ли?