Недра России. Власть, нефть и культура после социализма
Шрифт:
КАРТА 1. Карта Пермского края с указанием основных локаций, упомянутых в книге
Одной из причин нескончаемого обсуждения пространства – включая, помимо прочего, вездесущие карты и разговоры о картах, которые я уже упоминал, – являются происходящие с ним изменения. 1990-е и 2000-е годы в Пермском крае были периодом значимых территориальных преобразований. Крупнейшим из них стало произошедшее в 2004 году объединение Пермского края (в то время области) с регионом, до того никак с ним не связанным: с Коми-Пермяцким автономным округом. В результате появилось территориальное образование под названием «Пермский край», хотя почти все на протяжении еще долгих месяцев поправляли себя, сказав по привычке «область». На уровне районов территории также довольно часто объединялись и делились, и постепенно улицы повсеместно утрачивали советские названия и вывески, хотя здесь и не обошлось без разногласий. Управлять регионом площадью больше штата Нью-Йорк, особенно в условиях усиления централизации в начале 2000-х годов, – колоссальная техническая задача. Каждую неделю выборные главы всех районов края ездили в Пермь на машинах, некоторые тратили по восемь часов на дорогу туда и обратно. В те же дни, когда они оставались
В постсоветскую эпоху время в Пермском крае – так же как и пространство – оказалось изменчивой категорией опыта. В 1990-х годах, в условиях повсеместной демодернизации и экономической инволюции, многие из жителей этого региона имели равные основания верить как в то, что история движется вперед, так и в то, что она откатывается назад [25] . Однако к началу 2000-х годов рост нефтяной промышленности и увеличение связанного с ней денежного потока способствовали распространению ощущения, что, по крайней мере для некоторых, история ускоряется, – этот феномен отмечали и в контексте других нефтяных бумов. Полевые исследования в рамках этого проекта проводились в основном в 2009–2012 годах, когда феноменальный рост спроса на нефть замедлился, а обстоятельства глобального финансового кризиса заставили многих вспомнить о бурных 1990-х. Находилась ли Россия все еще «в переходном периоде»? Или она входила в новый кризис? Или предшествующий рост цен на нефть в итоге вернул ее на верный путь к светлому будущему? И надолго ли, если вспомнить о небесконечности ресурсов, может хватить нефти – и социальных, культурных, экономических и политических схем, опирающихся на ее извилистые пути по региону [26] ?
25
См. также [Verdery 1996: 204–228].
26
Об антропологических исследованиях взаимосвязи природных ресурсов и понимания времени см. [Ferry, Limbert 2008], а также [Limbert 2010]; в [Rogers 2015] дан более детальный обзор исследований отношения нефти и понимания времени.
Различные аспекты возникновения, распространения и использования тех или иных представлений о времени проявлялись и во множестве других контекстов. О геохронологии Пермского края – приобретавшей все большую актуальность, потому что месторождения нефти занимали все более важное место в региональном общественном сознании, – теперь говорили на публичных лекциях и музейных выставках. Земля Пермского края сообщала представлениям о прошлом и другие возможности. Найденные археологами предметы в «пермском зверином стиле» теперь играли ведущую роль в региональном брендинге; в главе седьмой будет рассказано о том, что изображения стилизованных орнаментов появлялись повсюду: и на модных показах, и на обновленном фасаде пермского ЦУМа. Параллельно и Строгановы, хозяева пермских земель времен Российской империи, переживали новый ренессанс. Повсюду отмечали юбилеи, служившие поводами для значительной части социальных и культурных проектов, о чем будет рассказано во второй половине этой книги: 20 лет «ЛУКОЙЛу», 75 лет пермской нефти, 395 лет Перми, 5 лет Пермскому краю, 60 лет с момента окончания Великой Отечественной войны, 580 лет со дня основания Соликамска.
Подобное представление о хронологии Пермского края позволяет мне критически относиться к исследовательским парадигмам «переходного периода» и «ресурсного проклятия», играющим заметную роль в исследованиях о постсоветской России – в том числе о нефти. Эти парадигмы определяют собственные временные рамки, опираясь не столько на жизненный опыт людей, сколько на прогностические модели социальных наук [27] . Когда и как быстро Россия дорастет до капитализма и демократии? Можно ли предсказать, заставят ли Россию существующие в ней политические принципы и практики вслед за другими странами пережить «ресурсное проклятие» или позволят его избежать [Humphreys, Sachs, Stiglitz 2007; Gelman, Marganiya 2010]? Какие сферы деятельности или территории (России, бывшего Советского Союза, мира) развиваются быстрее или медленнее или до какой степени они уже развиты?
27
См. особенно [Weszkalnys 2011: 2014].
В 1990-х годах излюбленные антропологами категории социализма и постсоциализма послужили для критического переосмысления временных рамок, предложенных теоретической транзитологией [28] . В последние годы многие сомневаются в том, что эти категории все еще актуальны, подчеркивая, что опыт жизни в постсоветский период уже не так значим. Это, безусловно, правда. Однако, с моей точки зрения, подходы к изучению социализма и постсоциализма всегда включали больше разнообразных теорий, чем этот критический подход позволяет рассмотреть: постсоциализм – это не только опыт жизни после социализма. Таким образом, различие между социализмом и постсоциализмом зависит от контекста, в котором эти понятия используются [29] . Например, я разделяю нефть социалистического и постсоциалистического периодов, когда мне нужно отследить пути развития государственно-корпоративной сферы, складывавшиеся десятилетиями, и поместить их в глобальный контекст. В других случаях я не говорю об этом различии, но увязываю свои рассуждения с другими релевантными временными периодами, отмеченными мной в процессе полевых исследований: провожу различия между эпохами Ельцина и Путина; между правлениями Игумнова, Трутнева и Чиркунова, губернаторов Пермского края; или между сменявшими друг друга периодами монетизации и демонетизации. Я также показываю, как различные участники часто ссылаются на исторические периоды, чтобы сократить или продлить время в своих интересах.
28
Транзитология – междисциплинарная научная область в западной науке, опирающаяся на экономику и политологию, которая в 1990-х годах была сосредоточена на быстром «переходе» к рыночному капитализму и либеральной демократии после распада Советского Союза.
29
В этом вопросе я присоединяюсь к ряду других наблюдателей продолжающихся постсоветских преобразований: см. работы Ханна и др. [Hann et al. 2007], Чари и Вердери [Chari, Verdery 2009], Крида [Creed 2011: 5-11] и Роджерса и Вердери [Rogers, Verdery 2013].
Изменчивые
По поводу исследования постсоветского периода мне часто говорили, что его лучше было бы провести в Западной или Восточной Сибири или на Крайнем Севере – в тех регионах, где добывается больше нефти и где нефтяных доходов больше, чем в Пермском крае, и потому их гораздо чаще включают в государственные стратегические расчеты и в расчеты российских и международных нефтяных компаний. Несомненно, во всех этих регионах есть масса материала для исследования (см., например, [Thompson 2009; Stammler 2005; Stammler 2011]), но неверно было бы полагать, что регионы с большим объемом нефтедобычи или регионы, почти исключительно зависящие от нефтяных доходов, обязательно являются лучшим местом для исследования нефти. Даже в самые прибыльные годы вклад компании «ЛУКОЙЛ-Пермь» в бюджет Пермского края не превышал 20–25 %, и эта доля была весьма немалой, но далеко не исключительной [30] . Именно потому, что «ЛУКОЙЛ-Пермь» не имеет ни в Перми, ни в Пермском крае такого влияния, каким «ЛУКОЙЛ» (и другие нефтяные компании) обладают в нефтедобывающих районах и областях Сибири, проблемы взаимосвязанности нефтяной промышленности с государственными органами и другими сегментами общества яснее всего видны как раз в Пермском крае.
30
Роберт Орттунг [Orttung 2004: 53] называет Пермский край «неоднородным» регионом, являющимся базой для целого ряда крупных предприятий помимо «ЛУКОЙЛ-Пермь».
Один из моих собеседников указал на это, тонко пошутив об отличиях Пермского края от Ханты-Мансийского автономного округа в Западной Сибири, где сосредоточено множество нефтедобывающих предприятий под управлением «ЛУКОЙЛа» и других компаний. Там, усмехнулся он, АО (автономный округ) на самом деле означает «акционерное общество». Целый регион страны по сути стал коммерческим предприятием – не то что густонаселенный Пермский край, где государственно-корпоративный сегмент нефтяного сектора был гораздо плотнее и сложнее. К примеру, именно в Пермском крае, а не в Ханты-Мансийском АО впервые под влиянием общественного мнения сформировались принципы и практика КСО «ЛУКОЙЛа». Уже позднее КСО взяли на вооружение в московском головном офисе и в других регионах, где работала компания. То, что в конце 1990-х и начале 2000-х годов пятая часть мероприятий всего «ЛУКОЙЛа» проводилась в Пермском крае, – еще одна причина считать этот регион идеальной площадкой для изучения процессов приватизации и слияния предприятий постсоветской нефтяной промышленности на региональном уровне. Так или иначе, этнографические данные, собранные в Пермском крае, применимы и за его пределами – не потому, что протекающие в нем процессы типичны, а потому, что в этом регионе несколько макропроцессов вместе дали особый набор результатов; сведения об этой конфигурации, а также ее анализ могут многое поведать нам об указанных выше макропроцессах.
Полевые работы, доступ к источникам и изучение нефти
В главе второй я познакомлю читателя с бывшим сотрудником Пермской товарной биржи, который помог мне разобраться во многих аспектах взаимодействия государства и бизнеса на территории Пермского края в начале постсоветской эпохи. Наша первая беседа началась с обычного предупреждения интервьюируемого, узнавшего, что его будут спрашивать в том числе о нефтяных сделках и товарообмене начала 1990-х годов: «Все это на уровне только слухов, домыслов и прочее. Документов там не найти. Все это не документируется». То же самое говорили некоторые мои ученые коллеги в Соединенных Штатах. Например, когда я описал эту часть плана своей работы опытному политологу, он попытался осторожно убедить меня, что такое исследование невозможно. Сделки были слишком непрозрачными, их ключевых игроков зачастую убивали, данные подчищали. Таковы были условия «дикого капитализма» 1990-х годов, и с этим мало что можно сделать – особенно, по его словам, в российских регионах. Думаю, я сумел узнать больше, чем он полагал возможным, и, что важнее, нашел способы для анализа и теоретической оценки формы и роли сложившейся в России нефтяной корпорации, не требующие точных данных о таинственных акционерах, количестве денег, проведенных через банковские счета на Кипре или в Швейцарии, или о том, как были или не были обмануты налоговые инспекторы.
Однако и мой собеседник с Пермской товарной биржи, и мой коллега-политолог были во многом правы, и я уверен, что многое осталось вне моего поля зрения. Ведь даже в гораздо более стабильных, чем в России 1990-х годов, условиях государства и нефтяные компании являются одними из самых закрытых в мире структур, и поэтому вопрос о «нефтяной туманности», как Коронил [Coronil 2011] охарактеризовал его в работе о политических интригах в Венесуэле, заслуживает особого внимания и как методологическая проблема, и как предмет анализа. Для начала стоит напомнить, что этнограф никогда не получает полного доступа к информации. Проведя целый год за сбором данных в очень гостеприимном маленьком селе – в обстановке, на первый взгляд, гораздо более удобной для исследователя, чем на крупном капиталистическом предприятии в секторе добывающей промышленности, – я могу сказать, что многие вещи остаются невысказанными, неизученными, скрытыми, неуместными для упоминания в разговоре с исследователем (или с кем угодно) не только в том случае, когда темой исследования является нефть [31] . То есть проблема не столько в степени приближения к воображаемому идеалу доступа к информации, сколько в том, соответствует ли собранный в ходе полевых работ материал тем вопросам и аргументам, что были поставлены и выдвинуты в ходе общего анализа.
31
Я благодарен Стюарту Киршу за то, что он поделился своими соображениями по этому вопросу.