Нефертити
Шрифт:
Я покачала головой и со вздохом отозвалась:
— Нет. Я разбирала вещи.
— Тогда нам надо сходить туда после ужина! — жизнерадостно заявила мать.
Когда Большой зал опустел, мы прошли через заполненные народом внутренние дворики и отправились прогуляться по вечерней тишине. С верхней площадки дворцовой лестницы, ведущей в сады, я увидела нанесенные ветром песчаные холмы Мемфиса. В угасающем свете дня видно было движение песка и дрожащую пыльную дымку. Солнце садилось, но было еще тепло, и небо этим вечером было ясным. Я сорвала
— Мирт.
Я растерла листок в пальцах и поднесла руку к лицу матери, предлагая ей понюхать. Она отпрянула.
— Ужас какой!
— Вовсе и не ужас, когда у тебя что-то болит.
Мать посмотрела на меня.
— Возможно, нам с тобой стоило бы остаться в Ахмиме, — внезапно произнесла она. — Ты скучаешь по своему саду. У тебя всегда были большие способности к травознанию.
Я взглянула на нее, пытаясь понять, отчего вдруг она заговорила об этом сейчас.
— Ранофер был хорошим наставником, — ответила я.
— Ранофер женился, — сказала мать.
Я вскинула голову.
— На ком?
— На местной девушке. Конечно, она не так красива, как Нефертити, но она любит его и будет ему верна.
— Ты думаешь, Нефертити его любила? — спросила я.
Мы стояли и смотрели на темнеющее небо. Мать вздохнула.
— Любовь бывает разная, Мутноджмет. Любовь к родителям, любовь к детям, любовь, которая на самом деле вожделение.
— Нефертити испытывала вожделение?
Мать рассмеялась.
— Нет, для этого она слишком хорошо владеет собою. Это мужчины вожделеют ее. Но я думаю, что она любила Ранофера — на свой лад. Он был рядом, он был привлекателен, и он ходил за нею по пятам.
— Как Аменхотеп.
Мать едва заметно улыбнулась.
— Да. Но Ранофер всегда понимал, что Нефертити предназначена для фараона. Она — дочь царевны.
— А теперь он женился.
— Да. Думаю, его сердце исцелилось.
Мы обе улыбнулись. Я была рада за Ранофера. Он женился на местной девушке. Наверное, у него хорошая жена, которая перемывает его травы и подает ему обед, когда он возвращается домой, навестив своих пациентов в деревне. Интересно, а мой будущий муж будет разбираться в травах или в садоводстве? На небо высыпали звезды; мы отправились обратно во дворец. Мать прошла ко мне в покои, напугав Ипу; девушка поспешно поклонилась и зажгла лампу.
— Чудесно.
Мать коснулась рисунка, изображающего Исиду и Осириса. На стене было нарисовано изображение моей богини-покровительницы.
— Мут, — сказала мать, глядя на освещенную светом лампы кошачью голову. Она взглянула в мои зеленые глаза, потом снова посмотрела на богиню. — Интересно, это имена определяют наши судьбы или судьба подталкивает нас к тому, чтобы выбирать определенные имена?
Мне и самой хотелось бы это знать. А знала ли мать, что у меня будут кошачьи глаза, когда выбрала мне это имя, Мутноджмет? И могла ли первая жена отца знать, какой красивой вырастет Нефертити, когда назвала ее «Красавица грядет»?
Мать
— Завтра будет трудный день, — многозначительно произнесла она. — Завтра решится будущее Мемфиса.
«И решит его человек, которого фараон собрался предать». Интересно, мать слышала об этом от отца? Я промолчала, и мать мягко улыбнулась.
— Тебе пора спать.
Я, как дитя, повиновалась и улеглась в кровать. А мать поцеловала меня в лоб — как раньше, в Ахмиме.
Поутру меня разбудило солнце; его лучи проникли в комнату сквозь плетенные из тростника занавески. Мир вокруг меня был странно безмолвным. Я встала и проверила дверь, но Ипу ушла. Я выглянула во дворик. Никого из слуг не было видно. Я быстро оделась. Наверное, что-то пошло скверно. Что случилось? Хоремхеб предал нас? Баржи скрылись? Я помчалась по коридору. Может, они уплыли без меня? Как я могла столько проспать? Я ускорила шаг, а когда увидела в коридоре слугу, тут же кинулась к нему:
— Где все?
Слуга, обремененный грудой свитков, двинулся прочь от меня.
— В Большом зале, госпожа.
— А почему там?
— Потому что в Зал приемов все не поместится.
В Большом зале двое стражников расступились, давая мне дорогу; я вошла в зал — и ахнула. В распахнутые окна лился утренний свет, но мне в глаза бросились не яркая мозаика и не позолоченные столы. В зале стояли открытые сундуки с сокровищами, один за другим: серебряные скипетры и искусно обработанное золото, которые сотни лет были скрыты от глаз фараонов Египта. Они были свалены беспорядочными грудами: древние изваяния Птаха и Осириса, золотые троны, лакированные ладьи и сундуки, заполненные бронзой и золотом. Нефертити с Аменхотепом стояли на помосте, а солдаты вносили все новые и новые сокровища. Мои родственники стояли рядом и наблюдали за этой сценой.
— Да тут, должно быть, все золото Египта! — воскликнула я.
Проходивший мимо военачальник Хоремхеб бросил на меня пристальный взгляд. Отец отделился от толпы чиновников и взял меня за руку.
— Все прошло хорошо.
— Это потому ты меня не разбудил? — спросила я, обидевшись на то, что никто не потрудился позвать меня и позволить мне присутствовать при таком торжественном моменте.
— Твоя мать строго-настрого велела не будить тебя, если только дела не станут плохи. — Он отечески погладил меня по спине. — Мы же о тебе заботимся, котеночек. Не сердись.
Мы вместе оглядели Большой зал, и отец предостерегающе произнес:
— Если беспорядки начнутся, то до наступления вечера. Они еще не были у верховного жреца Амона.
— А он знает, что к нему придут?
— Его предостерегли.
Я понизила голос:
— Ты думаешь, будут беспорядки?
— Да, если верховный жрец достаточно глуп, чтобы не видеть течения.
Я потрясенно взглянула на отца.
— Так ты согласен со всем этим?
Отец на миг прикрыл глаза.