Нефритовый голубь
Шрифт:
Точно, экс-следователь почтил тогда клуб своим присутствием. Теперь-то я понимал, зачем: пытался выведать, есть ли что-либо компрометирующее (на взгляд Тертышникова, разумеется) в биографии Кузьмина.
Видимо, на вечере бывший полицейский и узнал о некоторых деталях поведения доблестного генерала в 1917 году. Верно и другое: в клубе он не задержался: представился Кузьмину, покрутился возле него и был таков.
Сейчас, правда, мне было не до воспоминаний: я то и дело косился на нефритовую ручку, которой завладел Тертышников.
«Надо будет потом непременно выспросить у Фун-Ли, какими путями ручка попала к нему», – определил я свои дальнейшие планы.
Мысли Тертышникова, не подозревавшего о моем интересе к нефритовой ручке, эволюционировали в совершенно ином направлении:
– Признавайся, ты – советский шпион и получил задание устранить генерала Кузьмина, – напирал он на китайца.
В ответ Фун-Ли, которому, судя по выражению его лица, опять стало хуже, апеллировал ко мне:
– Господин Феллер, ну скажите вы этому не в меру темпераментному европейцу, избившему бедного китайца, что знакомы со мной много лет и знаете меня как человека безупречного поведения.
– Послушай, Фун-Ли, почему ты обманываешь нас насчет происхождения своей раны? – спросил я его. – Почему не объяснишься начистоту?
– Я напоролся на гвоздь, – упрямо повторил китаец старую версию.
– Не смей лгать мне, желтолицая обезьяна! – заверещал Тертышников. – Ты убил генерала Кузьмина. А он, обороняясь, в свою очередь, выстрелил в тебя. Так ты и получил это ранение.
– Не называйте Фун-Ли желтолицей обезьяной, – рассвирепел я и строго предупредил экс-следователя: – Иначе я выкину вас из прачечной.
Вдруг китаец застонал, лицо его исказилось от физических страданий. Прижав одну руку к ране, он протянул другую в направлении экс-следователя:
– Очень прошу вас, отдайте мне эту нефритовую ручку. Я, кажется, умираю, и хочу, чтобы она была у меня…
– Не отдам, пока не признаешься в совершении преступления, – отрезал Тертышников, решительно взмахнув длинной бородой. – Для полной определенности мне не хватает лишь заключения специалистов, которые установили бы, когда именно тебя ранили.
– Но сейчас-то не считаете ли вы, что пока у вас практически нет сколь-либо веских оснований обвинять Фун-Ли в убийстве? – снова вступил я в разговор. – Мало ли, кто был возле клуба тем вечером? Мало ли в Нью-Йорке людей с револьверными ранами?
– Все равно не отдам ручку этому красному шпиону, – стоял на своем бывший офицер полиции.
«У него, определенно, опять начинается агрессивный период, – заметил я про себя и сделал вывод: – Настало время снова осадить его».
– Тертышников, верните Фун-Ли ручку, теперь не до ваших допросов. Разве вы не видите, что китайцу по-настоящему плохо, что он вполне может умереть.
– Пусть сперва откроет всю правду, – упирался экс-следователь.
– В таком случае я сам возьму ручку у тебя, – спокойно,
Тот с видом праведника, готового к мученичеству, крепко прижал добычу к своей впалой груди.
***
Я медленно приближался к экс-следователю.
Меня остановил негромкий голос Фун-Ли:
– Умираю… не могу больше ждать… Да, я убил генерала Кузьмина. А сейчас, – сказал он Тертышникову. – Умоляю, верните мне ручку.
– Хорошо, только потом ты расскажешь мне все по порядку, – ответил бывший полицейский.
– Согласен, – кивнул китаец.
Экс-следователь победоносно посмотрел на меня и кинул ручку Фун-Ли.
Прачечник схватил ее. Движение, видно, причинило ему сильную боль.
– Ничего не скажешь, генерал Кузьмин умеет… Точнее, умел стрелять, – почти прошептал он. – Я же был безоружен. Когда-то в Шаолиньском монастыре меня научили убивать пальцами рук.
Он протянул в нашу сторону руку…
Почему, почему я никогда не замечал этих специфических мозолей?
– Генерал был последним из тех, с кем мне предстояло свести счеты, – произнес Фун-Ли.
Тертышников при этих словах застыл, как вкопанный.
Я же подумал, что китаец бредит, рванулся к нему, но прачечник неожиданно властным движением руки остановил меня, поинтересовался, обращаясь исключительно ко мне:
– Не забыл ту историю про албанскую кровную месть, которую я рассказал тебе сразу после смерти Подгорнова? Так вот, такую же кровную месть я исполнял всю жизнь. Я никогда не был советским шпионом, зато… Это я был тем, кого называли «маньяком» тогда, в Москве. Это мое место на скамье подсудимых занял ни в чем не повинный Али-Магомедд.
Тут прачечник язвительно посмотрел на Тертышникова:
– Он был так быстро казнен благодаря вашему рвению, господин следователь.
Бывший полицейский вздрогнул, как от удара электрическим током, но будучи слишком ошарашен признаниями китайца безмолвно продолжал внимать Фун-Ли.
– Слушайте, слушайте, – через силу улыбнулся прачечник. – Вы, похоже, очень-очень хотели, чтобы я все изложил по порядку. Вынудили меня пойти на это, отняв ручку – самую дорогую мне вещь, прижав к сердцу которую я хочу навсегда покинуть мир, где царит хаос…
Китаец застонал, закатил глаза, но превозмог страдания, произнес:
– Да, тогда, в Москве, я убил и священника, и рабочих, и Подгорнова. Когда бездыханный полковник упал на землю, нефритовая ручка вылетела из его кармана. Я взял ее себе, хотя никогда – ни до этого, ни после – ничего не забирал у убитых мною людей. Но эта вещь… Она напомнила мне Родину. Ведь полковник привез ее из Поднебесной…
Прачечник глубоко вздохнул, поглядел на ручку:
– Кроме тех, о ком уже сообщил, я на протяжении десяти лет отправил на тот свет 38 человек во Франции…