Нефть!
Шрифт:
— А теперь, сынок, — сказал старик, — поступай с толком. Тут денег порядочно, и не бросай их зря. Не торопись их тратить, обдумывай заранее, что именно тебе нужно сделать, и не давай себя облапошивать всем этим "друзьям-приятелям". У них особый нюх на этот счет, и они не замедлят облегчить твой карман…
Все тот же милый старый папочка! Все сжимали друг друга в объятиях, у всех глаза были полны слез, даже у секретаря мэра и у клерков, которые никогда еще в жизни не получали такой богатой мзды за венчанье. Необыкновенный народ — эти американцы! Бэнни просил отца писать как можно чаще и подробнее все новости, а отец в свою очередь просил Бэнни писать как можно чаще и подробнее. Потом
Бэнни вернулся в Париж и на вокзале написал в Америку два письма, извещавшие о его приезде: одно Руфи Аткинс, а другое — Рашель Менциес, ни одной не отдавая предпочтения. Потом он купил газету и прочел коротенькую телеграмму: "Грандиозный нефтяной пожар в Калифорнии". Молния ударила в один из складов на нефтяном поле компании "Консолидированного Росса" в Парадизе, и так как дул сильный ветер, то не было никакой возможности спасти ни один из складов. По всей вероятности, все поле окажется во власти огня.
В отеле Бэнни ждала каблограмма из Энджел-Сити: "Невозможно было еще определить размеры убытков, но все было застраховано, и беспокоиться нечего". Бэнни переслал телеграмму отцу с запросом, ждать ему дальнейших известий или нет, но м-р Росс ответил, что ждать не нужно, что все, что ему надо будет сказать сыну, он передаст по кабелю, и чем скорее Бэнни будет на месте, тем лучше. "Любовь и лучшие пожелания", — так заканчивалась телеграмма. Эти слова были последними, какие его отец сказал ему в этой жизни…
Громадный пароход, который повез Бэнни через океан, был точной копией парижских отелей. Это был настоящий плавучий отель, обставленный с чисто дворцовой роскошью. Туалеты дам за обеденным столом сверкали бриллиантами, гремел оркестр, звучали веселые речи и смех, и очень скоро молодой "нефтяной принц" сделался предметом оживленных толков и сплетен. "Его отец — один из самых крупных нефтепромышленников в Калифорнии… Говорят, что ему принадлежат все нефтяные калифорнийские участки… Между прочим, один из них, судя по газетам, горит и очень сильно… Его отец был замешан в этот скандал… Росс — помните? Скрывается теперь за границей. Но сыну, разумеется, никто не препятствовал возвращаться на родину… Говорят — он был одним из любовников Виолы Трэсси, но она с ним порвала и вышла замуж за румынского принца… Пользуйся же случаем, постарайся поймать его, моя дорогая!"
И все наперерыв ухаживали за Бэнни. Все готовы были делать все, что он только захочет: танцевать до рассвета или бродить по палубе, окутанной ночным мраком, если ему это больше нравится. Все эти модные очаровательные создания интересовались всем тем, что интересовало его: книгами, которые он читал, журналами, которые он просматривал. Некоторые говорили, что
"Ваш отец серьезно заболел двухсторонним воспалением легких. Окружен лучшими докторами и уходом. Буду извещать ежедневно. Глубокое сочувствие и любовь. Элиза".
И Бэнни шагал взад и вперед по палубе один-одинехонек и испытывал все те угрызения совести, которые предсказывал ему Вернон Роскэ. О, разумеется, он должен был быть добрее, терпеливее с этим дорогим, милым стариком! Разумеется, он должен был приложить больше стараний к тому, чтобы лучше понять его и помочь. И вот теперь судьба увозила его от него все дальше и дальше, каждый день отдалял его на пятьсот или шестьсот миль, и в каждое мгновение могла отдалить его на такое расстояние, какое нельзя уже будет учесть… Отец это, должно быть, чувствовал. Бэнни перебирал в своей памяти все его слова, и ему казалось, что м-р Росс предвидел близость конца и давал ему все советы, какие он только мог.
Ничего в душе, кроме этих мучительных угрызений совести… Ничего! Но вот постепенно в памяти возник один давний-давний спор, который раздвоил мысли Бэнни. Разве имели право люди, устраивая свои дела, поступать так, как поступал его отец? Разве могла продолжать свое существование цивилизация, основанная на подкупах правительств? Нет! — отвечал ему его внутренний голос. Нет, не могла! Но в таком случае он должен был все-таки иначе вмешаться в это дело. Более любовно. Должен был всеми способами убедить отца порвать с этой системой. Но когда? В какой момент мог бы он это сделать? Отец подкупал правительство с того времени, как Бэнни себя помнил.
Когда он был совсем еще маленьким-маленьким. Все крупные промышленники всегда подкупали правительство, делая это до или после выборов. И в какой период своей жизни может мальчик сказать своему отцу: "Тот путь, по которому ты идешь, неправильный. Дай мне указать тебе настоящий"? Нет, Бэнни был бессилен что-нибудь сделать… Так же точно, как он ничего не мог сделать и во всей этой истории с Ви Трэсси. И опять было одно только острое ощущение тяжелого горя, мучительная боль одиночества. Все старое уходит… уходит одно за другим… И куда, куда уходит? Это была тайна, от которой в такие минуты, как эта, кружилась голова. Вам казалось, что вы стоите на краю пропасти и смотрите туда, вниз, в самую бездну.
Совершенно невероятная, недопустимая мысль, чтобы его отец, который был таким реальным, таким живым, который в течение столького времени составлял как бы часть его самого, — мог вдруг исчезнуть, перестать существовать! И в первый раз за все время Бэнни спросил себя: может быть, Элиза была права? Может быть, духи существовали?
Вечером новое известие:
"Состояние без перемены. Шлем приветы и любовь".
Эти слова повторялись во всех телеграммах — и на следующий день, когда "состояние все было то же и назавтра ждали кризиса", и еще на следующий, когда больному стало хуже… И вот на третий день утром получилась трагическая весть.
"Дух вашего отца переселился из этого мира в другой. Но он всегда будет с вами. Он с такой любовью говорил о вас до самой последней минуты. Элиза".
Одновременно получилась телеграмма от Берти.
"Я была при кончине отца. Он простил меня. И ты меня тоже прости".
Когда Бэнни это прочел, он бросился на кровать, зарылся в подушки и плакал, как плачут маленькие дети… Да, он прощает ее, — ответил он Берти, — и да простит их всех тот, кто дал им жизнь.