Нефтяная бомба
Шрифт:
– Сэр…
Цэрэушник – а это минимум начальник сектора – снимает очки, со стуком кладет их на стол. Презрительно, держа двумя пальцами, как будто боясь заразиться, смотрит на расписку. Точнее – ксерокопию расписки, я не дурак, чтобы оригинал сюда тащить.
– Бред, – негромко говорит он в пустоту и обращает свой взор на меня, грешного, – что вам здесь понадобилось?
– Ваш подчиненный не ввел вас в курс дела?
– Отвечайте на вопрос.
– Если кратко, то деньги. Пятьдесят тысяч долларов.
ЦРУшник отпихивает от себя ксерокопию расписки.
– Мистер… Худяков. Или как вас там… В чем смысл вашего визита, скажите честно?
– Я
– Перестаньте. Я что, по-вашему, – идиот? Я выгляжу как идиот? Я действую как идиот?
– Отнюдь, сэр.
– Тогда почему русская разведка видит во мне идиота? Я что, похож на типа, который готов заплатить пятьдесят штук вот за эту фигню?
– Я не работаю на русскую разведку, – твердо говорю я.
– Да что вы говорите… А на кого, собственно, вы работаете? То, что вы работаете на себя самого, – это мы уже знаем. Про ваши махинации с золотом, с изъятыми ценностями – мы тоже знаем.
– При чем тут это? Речь про другое.
– Речь про то, что вы пришли сюда и делаете из меня идиота. Я не знаю, почему вы так решили, но передайте господину Черняхову, что с меня причитается. Это уже сверх предела.
– Сверх предела это будет, когда выйдет статья в «Нью-Йорк таймс».
Цэрэушник поднялся. Поманил пальцем сотрудника ДСС, который стоял на входе, баюкая на груди автомат.
– Мистер Худяков нас покидает, – заявил цэрэушник, – и прямо сейчас. Проследите, чтобы мистер Худяков был внесен в список нежелательных посетителей.
– Да, сэр.
– Вы об этом пожалеете! – заявил я, вставая.
Цэрэушник, ничего не отвечая, уходит.
Сопровождаемый агентом, иду в обратный путь. Стараясь не улыбаться – надеюсь, получается.
Не поняли? Да я только что поимел этих идиотов так, как и рассчитывал. Джейк Барски не мог работать один, у него были люди в посольстве, а может быть, все это и шло через посольство. Просто для передачи информации выбрали военного, чтобы лишний раз запутать следы. Нет никаких сомнений в том, что информация об обнаглевшем русском, посетившем посольство и требовавшем пятьдесят тысяч долларов, разойдется по всему посольству и всей станции ЦРУ. И имя Барски тоже будет названо. И те, кто работал с Барски, или те, на кого работал Барски, решат, что я ищу оборванный контакт с ними. И скорее всего – хотя бы во имя самосохранения – они решат выйти на меня, и как можно быстрее. Потому что в следующий раз я могу назвать и другие мои контакты, которые связывали меня с Барски. А насчет той информации, которую я сообщил, в лучшем случае сделают запрос, проведут проверку, и ничего не найдут. Сочтут, что я лжец, и закроют дело.
Так что дело сделано. Это американцы просвистели ситуацию вглухую, даже не попытались ни в чем разобраться. Не попытались установить мою потенциальную ценность, не попытались завербовать меня, хотя бы и не за пятьдесят тысяч долларов. Кретины, что тут скажешь. Потому они Бен Ладена и искали годами, и так и не нашли…
Агент выводит меня за забор.
– Сэр, полагаю, вам лучше держаться отсюда подальше, – напутствует он меня.
– Да пошли вы все! – раздраженно отвечаю я.
И гордо удаляюсь.
«Вольво» стоит в теньке. Водила, кажется, заснул – совсем мышей не ловят. Иногда думаю – хорошо водиле, сиди и баранку крути. Пока не взорвут. Хотя если водилу взорвут, то и пассажиров, по идее, тоже.
Сажусь в машину:
– Давай, просыпайся. Поехали…
Голова водителя валится набок. Я толкаю дверь… Только
Приплыли…
Где-то в Ираке
Точное время неизвестно
Очнулся я на стуле.
Голова болела, болело и тело, возможно – сломаны ребра. Я вдохнул, закашлялся. Больно, но терпимо. Бывает и хуже. Руки стянуты за спиной пластиковыми наручниками, ноги привязаны к ножкам массивного, сваренного из арматуры стула. Я пошатался – к полу не приделан.
– Не дергайся…
Сказано было по-русски. Я пригляделся – ничего, только силуэт на фоне белой стены. Сидит. Здоровый, гад, и что-то в руках.
Неужели свои? Вырубили водилу, привезли меня сюда…
Куда?
– Не пырхайся, сказал. – Мгновенная реакция на мою попытку осмотреться.
Ого…
Слово «пырхайся» – чисто украинское, у нас в России так не говорят. Украина сейчас – отнюдь не на нашей стороне, чем больше мы ее пытаемся куда-то вовлечь, тем больше нас ненавидят. За тридцать почти лет – и во власти, и в силах безопасности – сложились вполне определенные кланы, для которых воссоединение с Россией смерти подобно. Они понимают, что воссоединение лишит их возможности творить, что они хотят, и более того – им придется отвечать за свои делишки. А они не такие безобидные. Секретным соглашением, заключенным на уровне СНГ, членам организации запрещается шпионить друг против друга. Но в украинском ГУР – Главном управлении разведки – существует секретный «Департамент Р», задача которого – разведывательная и подрывная деятельность против России. Почти все, кто в нем работают, – злостные русофобы и бандеровцы, больше половины отдела – либо имеют родственников, посаженных или уничтоженных за бандеровщину, либо и вовсе являются гражданами иностранных государств. В основном Канады и США – там большие общины бандеровцев, фашистских пособников, бежавших от справедливого возмездия, и некоторые из них вернулись на Украину после обретения ею независимости. Уже как сотрудники МИ-5 и ЦРУ. Это даже не при Ющенко началось – департамент существовал при Кучме. Видимо, как механизм контроля и одновременно – гарантия независимости Украины.
– Ты кто такой?
Здоровяк не отвечает. Проморгавшись, я вижу в его руках «узи», одну из новых моделей. Не слишком-то разумно использовать здесь израильский автомат, хотя это может быть иранская модель.
– Кто ты такой? – спрашиваю еще раз.
Здоровяк ничего не отвечает. Видимо, решил помолчать, от греха подальше. Башка как болит… И от этого накатывает тупая, нерассуждающая злость. И тошнит еще. Сотрясение, наверное, заработал, если не что похуже.
– Что, так и будем сидеть, а? Ты знаешь, кто я такой? Тебя потом из-под земли достанут!
Если вы попали в плен – оцените ситуацию. Конечно, если вы простой гражданский, за которым никто не стоит, лучше не говорить того, что говорю я, и не делать того, что делаю я. Для группировок, занимающихся похищениями людей, вы не более чем скот. Да, они хотят получить за вас выкуп, но если они придут в ярость, то убьют вас, не задумываясь. Потеря заложника для них в большинстве случаев ничего не значит – украдут еще.
Но в данном случае я порезал кого-то из них, и меня не убили. Сидят теперь и охраняют. Значит, я им нужен – именно я, и никто другой. В таком случае не лишним будет посеять в охранниках сомнения и страх, пока это возможно.