Негасимое пламя

Романова Наталья Игоревна

Щукин медленно нахмурился. Взгляд его метнулся к груде металлических щитов, затем – к мату, придавленному тяжёлой мишенью. Наконец Виктор Сергеевич сумрачно уставился на подчинённого.

– Это вообще-то статья, – сообщил Щукин. – Давно умеешь?

– Наставница научила, – наполовину солгал Яр. – Попросила не пользоваться, пока на категорию не сдам.

– И ты не пользовался?

Яр фыркнул.

– Как бы я, думаете, из аварии живым выбрался?

Повисло молчание. Щукин переваривал услышанное, Яр снова ждал, праздно перебирая в пальцах медленно истончающиеся нити пространственных чар.

Свой экзамен он сдал на стенах Гориславля, и в тот краткий миг торжества казалось, что ему по силам любое дело. Чёрт побери, он был тогда совершенно другим человеком…

– Вот же леший, – проронил наконец Виктор Сергеевич, воровато озираясь, словно здесь кто-то мог увидеть. – Ну ты, парень, рисковый… А если б не я тут был? Если б кто другой? Арестовали бы тебя, да и дело с концом!

«Арестовали бы»…

Здесь, сейчас, в эту самую минуту Щукин грубейшим образом нарушает персональную ответственность. Так, что его самого загребут без разговоров, если узнают. Каждое мгновение, которое он проводит здесь, топчась по крашеным половицам, вместо того, чтобы немедленно тащить нелегала в казематы на допрос, делает его соучастником преступления. И он не уходит.

Почему?

Зачем ему это?

– Ну, давай так, – снова заговорил Щукин. – Ты помалкивай на этот счёт. До аттестации – ни-ни, никаких прыжков, ничего такого! Оформим, как будто это я тебя научил. А в январе запишешься на экзамены, сдашь – и тогда уж свобода, ага?

– Может, просто арестуете? – всерьёз предложил Яр. Он рассчитывал сбить Щукина с толку, а в итоге сам оказался в растерянности. – Зачем вам моя вина?

– Где ж она твоя-то? – возразил Виктор Сергеевич. – Ты ж не виноват, что тебя так научили. С твоей наставницы спрашивать надо было, а теперь чего? Жизнь тебе ломать из-за такой ерунды?

– Это несправедливо, – Яр медленно качнул головой. – Если существует хоть один исполненный приговор по третьей статье, это несправедливо.

Щукин широко развёл руками.

– Эдак невесть до чего договориться можно. А толку-то? Кому лучше станет?

Яр молчал. Ему вдруг пришло в голову: будь на его месте кто угодно другой – Щукин поступил бы точно так же. Этот человек не делит людей на таких и сяких, и справедливость у него своя. Вот эта самая. Которой важно, кому станет лучше.

– Спасибо, – искренне сказал Яр. Благодарил он не столько за возню вокруг аттестации, сколько за что-то другое, сокровенное, взволновавшее привычный порядок мыслей. – Постараюсь вас не подвести.

Щукин смешливо надул щёки.

– Ну это уж как получится! Экзамен сложный, – повторил он в который раз. Огляделся по сторонам, словно за время их короткого разговора в зале мог появиться кто-то чужой. – Покажи хоть, что умеешь-то. Чтоб я тебя с чистой совестью на аттестацию отправил.

Яр не без удивления обнаружил, что довольно улыбается. Кроме Щукина, он не знал людей, способных расположить к себе кого угодно – безо всяких ментальных чар.

***

Гитарные струны назойливо и дробно позвякивали, неуверенно скользя от звука к звуку под требовательными пальцами настройщика. Иногда дребезг затихал на пару мгновений – когда Антон вынимал из зубов сигарету, чтобы выдохнуть крепко пахнущий дым. Набившиеся в тесную кухоньку жильцы и гости почти не обращали на музыканта

внимания. Кто-то сподобился открыть форточку, и сквозящее через неё зимнее дуновение слегка холодило кожу – иначе было бы вовсе нечем дышать. Мишка искренне любил подобные сборища. В тесноте, да не в обиде.

– Ну, Миш, давай за твои профессиональные успехи! – провозгласил балагур Женька, салютуя Старову кружкой с томатным соком. Он единственный из всех был за рулём, но шумел так, будто выпивал наравне с остальными. – Открывай, так сказать, новые горизонты и не останавливайся на достигнутом! Виват!

– Виват! – грянуло на разные голоса в тесных кухонных стенах.

Мишка вместе со всеми поднял чашку – благородной посуды на компанию, разумеется, не хватило, но никто здесь носов не воротил – и поддержал не слишком справедливый тост. Это ведь не у него успехи, это начальству взбрело в голову его поощрить. Если честно, он сам не слишком понимал, почему.

– По школе не скучаешь? – Диана отняла от губ длинную тонкую сигарету и изящным движением стряхнула пепел в щербатое блюдце. – Как там без тебя твой восьмой «А»?

– Уже девятый, – для порядка поправил Мишка и вздохнул. – Виноват я перед ними, конечно. До экзаменов не довёл.

– Сдадут, не переживай, – пробормотал Антон, сосредоточенно терзая колки. – Ты ж их ещё с практики вёл. Там любого разбуди средь ночи – расскажут, зачем Александр крестьян освободил.

– Ага, и почему его потом убили, – меланхолично прибавила Диана. – Добро наказуемо.

Мишка открыл было рот, чтобы поспорить, но Женёк раздумывал над словами проворнее.

– Добро надо делать, что бы там ни было, – уверенно заявил он и щедро плеснул себе сока. Кроме него никто томатный не жаловал, так что двухлитровой пачкой он владел безраздельно, хоть и делал вид, что не претендует на монополию, всякий раз возвращая сок на середину стола. – Иначе жить будет совсем невыносимо.

– Тогда следующий тост – за добро, – серьёзно сказала сидевшая в уголке Маша. Она была маленькая и тихая, но к её голосу неизменно прислушивалась вся горластая компания.

– И за крестьянскую реформу! – тут же прибавил Женёк. – Тох, ну что там? Петь будем сегодня, нет?

– Соседи не одобрят, – посмеиваясь, заметил Мишка. Его, как всегда, в городе играть не тянуло, и хорошо: Антон обращается с гитарой не в пример ловчее.

– До десяти имеем право, – подкрутив последний колок, гитарист любовно устроил на колене лаковый чёрный корпус и дразняще пробежался пальцами по струнам. – Ну, с чего начнём?

Мишка не пел, только слушал, слегка раскачиваясь в такт нехитрой мелодии. За окном не в лад подвывал ветер. То ли из-за этого злого зимнего дуновения, то ли из-за подспудного ощущения неправильности расслабиться в компании друзей никак не получалось. Раньше Мишка не чувствовал так явственно собственного отличия от остальных – наверное, потому, что прибегать к магии ему прежде почти не приходилось. Да и была эта самая магия чем-то вроде собирания марок или вот, как у Антохи, игры на гитаре – не слишком значимым увлечением, приносящим больше удовольствия, чем пользы. А теперь увлечение обернулось изнурительными тренировками, не всегда приятной рутиной и – профессией. Тоже непростой. Может, это она виновата…