Негасимое пламя

Романова Наталья Игоревна

Вернулся Ергол, уселся у огня, ничего не сказав. Добрый знак. Стало быть, все живы; хорошо бы так к утру и осталось. Беззвучно, одними губами Митар принялся шептать молитву. Если боги не пожелали спасти Ильгоду, то, может, хоть над ними сжалятся?

Они двинулись в путь, как только забрезжил рассвет. Шли лесами, обходя открытое всем ветрам поле; впереди – пятеро волхвов, чтоб наверняка не сбиться с верной дороги, следом – немногочисленные одинокие, а уж после – все остальные. Колдуны, ворожеи, чародеи и чародейки; разве вот божьих людей не было. Тем от священных мест уходить не след. Болела раньше за них душа, да давно устала. Митар упрямо месил

ногами смёрзшийся снег – точь-в-точь как в недобром сне. Он мог бы одним взмахом руки разметать с дороги и сугробы, и бурелом, и непролазные заросли, но берёг силы. Боялся не дойти. Вот до чего съёжилась прежняя его надежда – что наставник уведёт подальше от беды, от войны, от престольного волхва, дерзнувшего воспротивиться клятве. Сделавшийся с недавних пор немногословным Ергол молча шёл вперёд, словно бы вовсе не замечал, как тяжело даются ученику торопливые шаги. Здесь ещё слишком далеко, чтоб его тянула к себе холодная черта; стало быть, тоже устал, тоже хочет уйти поскорее…

Тоненький вскрик нагнал их в полудюжине вёрст от межи. Митар поспешно оглянулся. Боги, пусть бы только лишь кто-нибудь подвернул ногу или испугался случайного неживого!.. Но боги оставили их: повсюду, сколько хватало глаз, выступали из-за деревьев хищные тени. Ждали… Кто же сказал им о крае мира? Кто надоумил устроить тут засаду?

– Да будьте вы прокляты, – прошипел Ергол. Он был бледен, взгляд его беспомощно рыскал от лица к лицу. – Неужто всё зря…

– Вы, кто клятв не приносил, – говорил кто-то из волхвов сбившимися в кучу одиноким, – ведите людей к черте. Мы ещё поборемся…

– Что ж ты делать станешь? Здесь ведь нельзя!..

– Не дойти нам!..

– Без вас не пойдём!..

Раздался громкий треск. Кто-то из чародеев решил-таки попробовать силы, да не сладил: вместо врага-лучника удар пришёлся по корявому вязу. Ствол, переломленный надвое, медленно накренился и рухнул в снег. Закричали, заметались люди – свои и чужие. Кто-то рядом помянул в сердцах лешего. Двое волхвов бросились в самую неразбериху. Митар встрепенулся, дёрнулся бежать следом.

– Тут стой, – процедил сквозь зубы Ергол. – Дурачьё… Уходить надо, а не драться…

Он ухватил за руку случившегося рядом человека – Митар в лицо его помнил, но не по имени – и, заглянув в испуганные глаза, заговорил быстро, властно:

– Собери людей, сколько успеешь, и ко мне. Волхвов и одиноких не зови. Надолго не уходи. Говори всем, чтоб за нами шли…

Верно он задумал. Так, может быть, и получится. Человек вернулся вскоре с дюжиной напуганных беглецов; быстро, как только могли, потянулись они прочь от заварившейся сумятицы. Ергол впереди всех, Митар – позади. Он сам так решил – чтоб, когда вдруг что, первым встретить нагоняющих чужаков. Кто-то и впрямь шёл за ними, то ли преследуя, то ли ища спасения; не поспевал по заснеженному лесу да супротив страха перед холодной чертой. Показалась среди деревьев межа. Неужто суждено им спастись?

Повеяло могильным холодом. Страж соткался меж белых жердей, строгий и бесстрастный; люди прянули прочь от него, принялись творить обережные знаки. То они зря. Не бывает так, чтобы страж у черты кого убил.

Почти не бывает…

– Почто вы здесь, живые?

– Уйти через черту, – тяжело выдохнул Ергол. – Искать спасения. Зла на душе и оружья в руке не держим…

– Лжёшь ты, волхв, – плакальщик качнул головой. – Веди живых через черту, да сам возвращайся, как долг велит.

Ергол увёл двоих, наказав Митару покамест остаться. Покуда ждали,

к ним прибились ещё с полдюжины беглецов; со страхом озирались они вокруг, сторонились недвижно стоявшего у межи стража. Казалось, целый век минул, пока вернулся Ергол; был он бледен и шагал неровно. Подойдя к меже, тяжело привалился к столбу. Он говорил прежде, что шаг через черту даётся непросто; теперь Митар видел и сам. Люди окружили волхва, споря, кому теперь идти. Не след его донимать… Митар приблизился, чтоб отогнать их прочь. Только потому и увидал, как в чьих-то побелевших от холода руках блеснула сталь.

Да за что же? То был свой, ильгодский – не чужак, не дикарь степной! Может, из тех, с кем нынче ночью Ергол делился силой, чтоб не замёрзли на стылой земле… Митар растолкал столпившийся люд, ухватил убийцу за плечо. В былые времена горазд он был подраться, но лишь под веселье, когда не нужно беречь каждую крупицу сил, когда не идёт кругом голова от близости края мира. Чудом сам не напоролся на короткий нож – такими кожевники кроят дублёные шкуры; вцепился что было сил в чужие холодные пальцы, отнял оружие. Враг будто бы вовсе его не видел. Белыми безумными глазами глядел он на Ергола, рвался к волхву, сыпал беспорядочными проклятиями.

– Всё ты!.. Ты, пёсий хвост… Ты продал… Ты прятаться прибёг… Твоя вина… Бережёшься теперь… Не уйти тебе!..

Митар попробовал глянуть ему в глаза, приказать угомониться – не вышло. Видать, из одиноких… Ергол велел не брать их с собою – они и сами шагнуть могут… Если безумец убьёт волхва, им конец. Митар потащил его прочь; тот не стронулся с места – невиданную силу вложила ярость в тщедушное тело.

– Что тебе теперь? – негромко сказал из-за спины наставник. – Нынче уж всё одно. Или жить, или помирать.

Что он?.. Митар оглянулся, замешкался на миг – и тут же пленник вырвался из его рук, бросился на волхва, как был, с голыми руками. Ергол отшатнулся в страхе, едва не упал; сил в нём после шага через черту и назад совсем не осталось. Нет, не должно ему умирать! Кому угодно, да не ему… Нож лежал в ладони, как влитой. И замахиваться-то не пришлось толком… Митар знал, что сейчас будет, и ничуть не боялся. Без дара живут, и с чужою кровью на руках – живут. Им бы жить, а остальное уж перетерпят…

Брызнула тёмная горячая кровь, до самой земли протопила рыхлый снег. Вокруг глухо загудели чужие голоса, засуетились испуганные, измученные люди. Плакальщик глядел на Митара неживыми синими глазами, молча качал головой. Холод продрал до костей. Всё теперь. Нечего бояться. Митар крепче сжал нож: вдруг сгодится ещё, вдруг придётся снова…

– Пошли, – бесцветным голосом сказал где-то рядом Ергол. – Уходить надо.

Уходить надо… Уходить… Митар встал у межи, заступил путь сгрудившимся беглецам. Заслонил собою наставника.

– Руки покажи! – прикрикнул он на дрожащую от страха и холода женщину. Лишь когда раскрыла она пустые ладони, позволил пройти. – Все показывайте, да поживее! Рукава закатывайте! За голенищем-то что у тебя?..

Пришли ещё люди. Видать, справились как-то со степняками. Все, кто мог, повели беглецов к холодной черте; Митар приглядывал лишь за теми, кто шёл с Ерголом. Сам уходил последним, с каким-то незнакомым одиноким. Тот, бедняга, совсем измотался, вернулся из одного лишь упрямства. Митар, перешагнув край мира, ничего не почувствовал; его цену платил за него провожатый. Едва отойдя от черты, бросился искать наставника. Нашёл целым и невредимым, прошептал короткую молитву богам в благодарность.