Неглубокая могила
Шрифт:
– Я надеялся, он проторчит у нее дольше, – буркнул Малькольм. – Что это за сыщик, мать его, пробыл у вдовы всего пять минут!
Потрошитель, доставший из кармана свитера складной нож, казалось, был поглощен тем, что изучал узоры на рукоятке.
– Подождем минутку, – продолжал Малькольм. – Быть может, он еще вернется назад.
Но Курц не стал возвращаться назад. Сев в «Бьюик», он тронулся с места.
– Дерьмо! – снова выругался Малькольм. – Ладно, этот адвокатишко Майлз сказал нам забрать обе упаковки. Как
Потрошитель посмотрел на особняк. Его рука едва заметно дернулась, и выскочили оба лезвия. Нож был сделан известным оружейником, мастером своего дела. Убрав одно лезвие, Потрошитель оставил второе выдвинутым. Оно было кривым – четыре дюйма прямое и острое как бритва, а на конце загнутое. Такое лезвие называлось «крючком для потрошения внутренностей».
У Потрошителя зажглись глаза.
– Да, ты, как всегда, прав, – согласился Малькольм. – Я знаю один способ найти мистера Курца, когда он нам снова понадобится. А сейчас нас здесь ждет дело.
Они вышли из машины. Малькольм достал брелок, включая сигнализацию, и тотчас же, спохватившись, опять ее отключил.
– Чуть не забыл, – сказал он.
Малькольм достал фотоаппарат «Полароид», и они с Потрошителем под проливным дождем пересекли улицу.
ГЛАВА 10
Гигантский комплекс медицинского центра округа Эри размещался рядом с шоссе на Кенсингтон, так что больные при желании могли наслаждаться шумом оживленной автострады. Этим занимались немногие. Большинство пациентов центра было поглощено вопросами жизни и смерти и тщетными попытками заснуть, так что не различало отдаленные звуки дорожного движения сквозь шум кондиционеров. Время для посещения больных официально оканчивалось в девять часов вечера, но последние посетители покидали центр только около десяти.
В пятнадцать минут одиннадцатого вечера в этот октябрьский день худой господин в простом коричневом дождевике и тирольской шляпе с красным пером вышел из кабины лифта на этаже отделения интенсивной терапии, находящегося в Западном крыле. У него в руках был маленький букет цветов. На вид ему было лет пятьдесят с небольшим, у него были печальные глаза, рассеянное выражение лица, а его губы под ухоженными рыжеватыми усиками изгибались в едва уловимой улыбке. Мужчина был в дорогих перчатках.
– Прошу прощения, сэр, но время для посещений больных уже окончилось, – остановила его дежурная медсестра, прежде чем он успел отойти от лифта на три шага.
Мужчина остановился и растерянно посмотрел на нее.
– Да… извините. – Он говорил с едва заметным европейским акцентом. – Я только что прилетел из Штутгарта. Моя мать…
– Вы сможете прийти к ней завтра, сэр. Посещение больных разрешается с десяти часов утра.
Кивнув, мужчина собрался было уходить, но затем снова повернулся
– Миссис Гаупт. Она в вашем отделении, да? Я только что прилетел из Штутгарта, и брат сказал мне, что у нашей мамы очень серьезное положение.
Услышав фамилию, медсестра взглянула на экран компьютера. Прочтя то, что там было, она прикусила губу.
– Миссис Гаупт ваша мать, сэр?
– Да. – Высокий мужчина в дождевике переминался с ноги на ногу, глядя на цветы. – Я уже столько лет ее не видел… Конечно, мне нужно было бы приехать гораздо раньше, но работа… а завтра я уже должен лететь домой.
Медсестра заколебалась. Мимо сновали врачи и медсестры, разносившие лекарства больным.
– Вы понимаете, мистер… Гаупт?
– Да.
– Вы понимаете, мистер Гаупт, ваша мать уже несколько недель находится в коме. Она не узнает, что вы к ней приходили.
Мужчина с печальными глазами кивнул.
– Да, но я буду знать, что побывал у нее.
В глазах медсестры блеснули слезы.
– Пройдите по коридору, сэр. Миссис Гаупт находится в отдельной палате, одиннадцать-ноль – восемь. Через несколько минут я пришлю к вам медсестру.
– Огромное вам спасибо, – поблагодарил ее мужчина в дождевике.
Он неуверенно шагнул в водоворот целенаправленной суеты медперсонала.
Миссис Гаупт действительно находилась в коме. По одним трубкам в ее организм что-то поступало, по другим что-то выводилось. На столике у изголовья кровати в стакане с водой ухмылялась ее вставная челюсть. Мужчина в дождевике и шляпе с пером развернул цветы и поставил их в стакан с челюстью старухи. Затем он выглянул в коридор и, убедившись, что там никого нет, бесшумно проскользнул к палате 1123.
В ней никто не дежурил. Войдя внутрь, мужчина увидел спящего Карла. Парень был напичкан лекарствами; у него была перебинтована голова, лицо, исполосованное многочисленными ссадинами, напоминало морду енота, нижняя челюсть была подвязана проволокой. Обе ноги, загипсованные, были подвешены к замысловатой конструкции из тросов, гирек и металлических рамок. Правая рука Карла была привязана к кровати резиновой лентой, а левая закреплена на столике под капельницей. К телу Карла подходили многочисленные трубочки.
Высокий мужчина бесшумно отсоединил кнопку вызова сиделки от изголовья кровати и отодвинул ее так, чтобы Карл не смог до нее дотянуться. Затем он достал из кармана дождевика одноразовый шприц в упаковке и, зажав его в правой руке, левой стиснул перебинтованную челюсть Карла.
– Карл! Карл! – Его голос был тихим и заботливым.
Карл застонал, закряхтел, попытался перевернуться, но его удержали повязки и растяжки. Наконец он открыл единственный здоровый глаз. Судя по всему, Карл не узнал мужчину в дождевике.