Негодяй
Шрифт:
— Операции не будет, Танюша, — перебил ее Павел. — Я завтра выписываюсь.
— Как? Зачем?
— Так нужно. Так будет лучше.
— Но врач говорил, что непременно нужно оперировать.
— Танечка, я тебе потом все объясню.
— У тебя что-то другое? — губы ее помертвели. — Это не язва?
— Это самая заурядная язва, успокойся, — он смотрел ей в глаза. — Самая посредственная язва.
— Я спокойна. Я тебе верю, — она улыбнулась через силу. — Ты прав, дома тебе будет лучше. Я буду готовить тебе диетическую пищу.
— Ты
— Я научусь.
— Для меня самое лучшее лекарство видеть тебя. Каждую минуту, — он легонько сжал ее руку. — Да, вот что. Я уже позвонил в главк и сказал, что выписываюсь и дней через пять смогу выехать на самотлорские буровые.
— Какие буровые? Ты с ума сошел, Павел! Ты болен!
— Мура это, а не болезнь. Надо, Таня, надо. Там ребята ждут моей помощи, очень ждут.
Только сейчас она увидела, как сильно он похудел, какое желтое, изможденное у него лицо, и глубокие морщины, и запавшие глаза. На всем его облике будто лежала печать неизлечимой болезни. Она наклонилась, поцеловала его в уголки рта, поднесла его большие костистые руки к губам и тоже поцеловала.
— Ты мой… мой… — прошептала она. — Я никакой болезни тебя не отдам.
А Павел Евгеньевич встретился с большими тревожными глазами Вити и вдруг хитро и весело подмигнул ему. И Витя заулыбался…
…А потом они сидели с бородатым художником, в машине и разговаривали. Витя притаился на заднем сиденье.
— Ты знал, что у него рак? Почему не говорил мне?
— А зачем? — Никита пожал плечами.
— И что же, никакой надежды нет? — она смотрела на него со страхом.
— Надежда всегда есть.
— Я о реальной надежде спрашиваю, Никита. У тебя же масса знакомых врачей. Неужели…
— Реальной надежды нет, — отрезал он. — У него лучшие врачи, лучшая клиника.
— Ой, Никита, Никита, что делать, что делать? — вдруг жалобно, совсем по-детски заскулила она.
— Ты за себя боишься, девочка? — он насмешливо посмотрел на нее.
— Что значит «за себя»?
— Что останешься одна. Не останешься, не бойся. Еще существую я, — он положил ей руку на плечо. — И я тебя люблю. Будет у Витьки вместо одного отчима другой, и совсем не хуже.
— Убирайся! — Она резко сбросила его руку с плеча. — Ты мне противен!
Он не спеша выбрался из машины. Татьяна включила скорость, резко нажала на газ. Взвизгнув протекторами, машина рванулась вперед.
Виктор сидел сзади, смотрел матери в спину. Потом спросил:
— Я не понял, что он сказал? Папа мне не родной?
Мать молчала и гнала машину на бешеной скорости.
— Он назвал его отчимом. Значит, он не мой родной отец? — повторил вопрос Витя.
— Да, не родной… — наконец ответила мать. — Мы не хотели, чтобы ты знал об этом, потому что Павел Евгеньевич очень тебя любит, и ты должен быть ему за это благодарен и не подавать
— Слышу… А кто мой отец?
— Негодяй… И я не хочу, чтобы ты даже знал его имя.
Утром Татьяна и Виктор поехали к психиатру.
Он был невысокого роста, с худым желчным лицом. Представился Андреем Степановичем и повел Виктора и Татьяну через длинный коридор, по которому бесцельно бродили неряшливо одетые больные самых разных возрастов. Двери в палаты были открыты, возле каждой на стуле сидели санитары в белых халатах, а в глубине были видны больные, сидящие и лежащие на кроватях.
Андрей Степанович ключом открыл дверь в кабинет, пропустил вперед Татьяну и Виктора, затем тут же закрыл дверь ключом и прошел к столу. Он сел за стол и посмотрел на часы.
— Итак, у нас на сегодня есть два часа. Юрий Николаевич вкратце рассказал мне о вас. Курите, молодой человек. Кажется, вас Виктором зовут? — Он подвинул на край стола пачку сигарет и пепельницу.
— Спасибо, не курю, — больше из чувства противоречия ответил Виктор.
— А вот неправду говорить не надо. С самого начала давайте договоримся — только правду. Иначе у нас с вами ничего не выйдет. Так что кури, Виктор. Извини, что на «ты», можно?
— Пожалуйста, — пожал плечами Виктор.
— Вы тоже можете курить, Татьяна Ивановна.
— Благодарю. — Она достала из сумочки пачку, вынула сигарету.
— И вот еще о чем хочу попросить, — глянув на Виктора, проговорил Андрей Степанович. — Не надо передо мной сидеть нога на ногу и руки складывать на груди. Ни к чему эти наполеоновские позы.
Виктор не ответил, нехотя опустил руки, снял одну ногу с другой.
— А как у вас можно сидеть?
— Просто. Как все люди сидят. Свое превосходство над другими подчеркивать не надо.
— Ничего я не подчеркиваю, — недовольно ответил Виктор.
— Твое рефлекторное поведение говорит о другом. Честно говоря, если бы не Юрий Николаевич, я бы никогда не взялся заниматься с вами. Но он мой фронтовой товарищ, и отказать ему я не мог.
— Так может, лучше уйти?
— Виктор… — умоляюще проговорила Татьяна.
— Татьяна Ивановна, сколько Виктору было лет, когда вы вышли замуж?
— Почти три года… кажется, два и пять месяцев.
— Когда Виктор узнал, что ваш муж не его родной отец?
— Он узнал случайно. Мы не хотели, чтобы он знал. Павел Евгеньевич усыновил его, но… из-за нелепой случайности он все узнал…
— Виктор, ты раньше догадывался, что Павел Евгеньевич не твой отец?
— Да… — подумав, нехотя ответил Виктор.
— Почему? Каким образом это приходило тебе в голову?
— Ну-у… чувствовал, что ли. Нянька тетя Настя как-то сказала мимоходом, дескать, посмотрел бы родной папаша, как его сын родной живет.
— А тебе что, плохо жилось с Павлом Евгеньевичем?