Негодяй
Шрифт:
— Я не понимаю, доктор…
— Что ж тут непонятного? Самый, знаете ли, элементарный вопрос.
— При ребенке…
— Это Виктор ребенок? — улыбнулся снисходительно Андрей Степанович. — Я в его возрасте на фронт ушел. Ну хорошо, если вы не хотите… Виктор, пожалуйста, посиди в этой комнате несколько минут, и тебя позову потом. — Андрей Степанович поднялся и открыл узкую боковую дверь — там была еще одна комната со столом, стулом и стеклянным шкафчиком с разными лекарствами. — Извини, пожалуйста.
Виктор
— Скажем мягче, Татьяна Ивановна, романы были? Увлечения?
— Н-нет… — сначала неуверенно прошептала Татьяна, а потом решительно замотала головой: — Нет, нет!
— С вашей энергией, с вашей привычкой всегда быть в центре, быть лидером, с вашей потребностью всеобщего поклонения… — с сомнением говорил доктор, пристально глядя на нее. — Учитывая, что ваш муж часто находился в командировках…
— Нет, нет, нет! — почти закричала Татьяна и закрыла лицо руками.
В это время в двери повернулась ручка и на пороге кабинета возникла медсестра. Она открыла дверь своим ключом и растерялась, увидев в кабинете Андрея Степановича и женщину. И Андрей Степанович вздрогнул, вдруг закричал с исказившимся лицом:
— Кто позволил входить без стука?! Я работаю!
— Простите, Андрей Степанович, — смущенно забормотала медсестра. — Я думала, никого нет… мне журнал нужен. Извините, пожалуйста. — Она тихо закрыла дверь.
— Татьяна Ивановна, — вновь с холодной беспощадностью обратился доктор, — вас хоть однажды занимал такой вопрос — любит вас сын или нет?
— Не знаю… не очень… — глухо, не отнимая рук от лица, ответила Татьяна.
— Вы просто были уверены, что любит? — допытывался Андрей Степанович.
— Да…
— А теперь вам хочется, чтобы сын любил вас? Именно теперь?
— Да…
— А вы по-настоящему кого-нибудь любили? — так же негромко и бесстрастно спросил врач. — Чтобы без памяти… чтобы бежать хотелось хоть на край света за этим человеком, все бросить, от всего отказаться…
— Да… — со стоном проговорила Татьяна. — Отца Виктора.
— А потом?
— Не знаю…
— А вы не замечали за собой, что вас больше устраивает, что влюбляются в вас?
А вы, так сказать, выше этого? Принимаете чужую любовь как нечто обязательное. Наслаждаетесь ею, согреваетесь теплом чужого сердца, испытываете чувство мести за поруганную юношескую любовь. Вам никто не говорил об этом?
— Я не могу дальше! Не хочу! — со слезами в глазах закричала Татьяна. — Не хочу! Не хочу! — Она вскочила, кинулась к двери, с силой толкнула. Дверь была заперта. — Откройте, пожалуйста! Немедленно откройте! Я не хочу больше! Вы мне отвратительны своими допросами, слышите?!
— Жаль… — совсем другим тоном, грустно и устало, произнес Андрей Степанович. — Я думал, вы мужественная женщина.
Татьяна не отвечала,
— Откройте сейчас же, ну! — И глаза сузились, и сами сжались кулаки.
Андрей Степанович некоторое время молча смотрел на них.
— Если у человека хватит мужества взглянуть правде в глаза, значит, у него хватит сил переменить свою жизнь, — негромко сказал он. — Это и к тебе относится, Виктор.
— Принял к сведению, — ответил Виктор. — Открывайте.
— Что же, на сегодня, я думаю, хватит…
— Уж куда больше, — перебил его Виктор.
— Перебивать старших не надо, — остановил его Андрей Степанович. — Тем более, что ты находишься на сеансе психотерапии. Если хватит сил и мужества, если не передумаете, жду вас в пятницу в это же время. Прошу не опаздывать. В пятницу будем говорить с тобой, Виктор. — С этими словами он открыл дверь, пропустил вперед Виктора и Татьяну, пошел следом, заперев дверь.
Тот же коридор, неряшливо одетые больные в затрепанных расстегнутых халатах, под которыми видны кальсоны и белые рубахи. Один из них, худой и взлохмаченный, метнулся к врачу, судорожно схватил его за рукав халата:
— Андрей Степанович, почему мне сегодня лекарство не дали?
— Как не дали, Сева? Не может быть.
— Утром не дали и после обеда. Желтенькие и красненькие таблетки дали, а синенькие нет.
В глазах больного было столько неподдельной тревоги, совсем детской, несмотря на возраст, что невольно становилось страшновато. Андрей Степанович по-отечески погладил его по всклокоченной голове, сказал:
— Сева, я сейчас вернусь, и мы все выясним. А вот почему ты не умывался сегодня? Не причесывался? Некрасиво выглядишь, дружище.
— Я очень расстроился, что мне не дали лекарство, и забыл. Я сейчас обязательно умоюсь, Андрей Степанович. Спасибо большое, что напомнили.
Татьяна не шла по коридору, а почти бежала.
Потом они долго ехали в машине и молчали. Татьяна то и дело шмыгала носом, вздыхала. Слезы проделали в румянах темные борозды, размыли тушь вокруг глаз.
— Ладно, не расстраивайся, — сказал Виктор. — Наплюй на него.
— Ох, Витя, Витя, — горестно вздохнула мать. — Мне страшно… Он сказал много правды.
— А то ты эту правду и без него не знала, — усмехнулся Виктор.
Опять долго молчали. Потом Татьяна спросила;
— Мы пойдем в пятницу, Витя?
— Куда?
— Ну, к этому… Андрею Степановичу?
— Тебе, я вижу, еще хочется мазохизмом заниматься? Не надоело?
— Так надо, Витя… Неужели мы струсим?
— Ну да, теперь он из меня жилы тянуть будет, хороший кайф!