«Нехороший» дедушка
Шрифт:
Я обернулся. Смотрю: плачет. Трет кулаками глаза. Плачет?! Не из-за расставания со мной же. Из-за матери. Конечно, из-за матери. Ребенок все же, как ни крути. Подойти? Но там же Рудик. Черт с ним! Я уже шагнул к ним, но тут — телефон. Задыхающаяся Балбошина:
— Лолитку избили до полусмерти!
Оказалось — ее дневные гостьи. Ни с того ни с сего. Я слушал, ничего не понимая. Должна же быть какая-то причина!
Рудик увел рыдающую девочку в подъезд.
— Вся изувеченная, вся. Особенно лицо.
Я представил милое, доброе лицо Лолитки. Что это тоже пример работы пробужденной совести?!
А Балбошина уже тараторила про
— Что ты сделал с моими экстрасенсами, в смысле, с теми что духов вызывают?
— А что?
А то, сказала она, у них вообще теперь паника в их загробном мире. Ребята все бледные ходят, вчера перепились. У них там даже духи близких родственников отказываются являться. Кого ни вызовут, все время какой-то Руперт вылезает, и уж паясничает так страшно, матерится и, главное, всех знает, кто за столом сидит, и грозит, всем грозит. И никак его нельзя загнать назад.
— Чего смеешься, дурак?!
— Это не дух прямо, а вирус какой-то, знаешь, как в компьютере. Кто-то сочинил его здесь, у нас талантливых гаденышей хватает, и запустил в загробный мир. Он там и начал безобразничать.
— Пошел к черту, — буркнула Балбошина, как будто я пожелал ей ни пуха ни пера.
Некоторое время я глупо улыбался, стоя на краю тротуара. Мне нравилась моя внезапная идея: хакеры загробного мира! Тот свет — это ведь тоже в каком-то смысле сеть. Если есть кто-то, кто может облучать души, находящиеся по сю сторону, то ничего ведь не мешает найтись и таким, кто найдет способ расшевелить и мертвые души. И уже, пожалуй, нашлись, раз профессионалы столоверчения в ужасе и тоске.
Предаваясь этим несерьезным, необязательным мысленным играм, я шел вниз по какой-то улице, и меня устраивало, что я не знаю ее названия. И то, что места тут незнакомые, мне тоже нравилось. Наверно, хотелось затеряться. Я опять отключил телефон, по тем же соображениям. Никаких планов на ближайшее будущее, да и на отдаленное у меня не было. Какой смысл их иметь? Всегда рядом с тобой может взорваться начиненная разящими рублями инкассаторская машина, подчиняясь требованию неизвестных мне высших, а то и запредельных сил.
Внезапно почувствовал сильнейший голод. Организм был не согласен с фаталистическим настроением сознания. Конец света лучше все же встретить с полным желудком.
Чебуречная. Стоячее заведение. Довольно чисто. И вкусно пахнет. Взял четыре горячих пухлых чебурека. Два с мясом, два с сыром. Раньше, кстати, не знал, что бывают чебуреки с сыром. Бутылку пива «Оболонь». Ел в шахматном порядке: мясной, сырный, мясной, сырный. Сходил за второй четверкой. Чебуреки были вкусные, а пива не хотелось. Сделал всего несколько глотков, только чтобы рот сполоснуть. Когда насытился, стал поглядывать по сторонам. Вокруг мирно ели и пили. Ни в одном посетителе не чувствовалось никакого тяжкого, глобального предчувствия, наверняка никому из них ничего не известно о беспорядках в оккультных рядах. В голове зашевелился обрубок старинного стихотворения «тра-та-та-та та-та-та книга, должна трепетать на столе, как будто в предчувствии мига, когда это канет во мгле».
Тоже, надо сказать, признак. Никогда я не любил стихи, и раз уж они из меня лезут — как крысы с корабля — это еще одно подтверждение: все не так, ребята. Даже в окружении беспечных едоков чебуречины я не в безопасности.
Посмотрел в окно и увидел, конечно, церковь. Все просто: насытившись пищей физической, я нисколько не насытился. Кто бы мог подумать!
Вон видишь,
Я быстро вытер рот салфеткой. Выскочил на улицу, пересек ее, пересек небольшой сквер, распугал голубей суетливо боготворивших старушку с булкой.
В церковном предбаннике — не знаю, как назвать правильно — наткнулся на объявление, гласившее, что чтение канона Андрея Критского состоится сегодня в 17 часов. Мой телефон показывал 16–07. Ничего, сказал я себе. Это испытание, маленькое такое испытание. А то слишком хорошо было бы: только захотел каяться, а тебе тут прямо все и сервировано.
Но пятьдесят минут!
Выход я нашел быстро. Поедем домой. Доберусь как раз минут за сорок — сорок пять. Там свой храм. Кажется, Воскресения Христова. Дал себе слово на этот раз запомнить название. Тоже мне прихожанин. Да еще рвется каяться, обожравшись чебуреков! Правда, я ведь не исповедываться, просто послушать. Никому же не будет видно, что я набит мясом. Встану в сторонке.
Бросил машину: прости родная, боюсь пробок, побежал к метро. На душе у меня было хорошо и покойно. Не имелось и тени раздражения по поводу того, что я действую по предписанию Василисы и рыжего юного батюшки. Какая разница, по чьему совету, если действуешь правильно. Делай что должно, а там будет видно. Втиснусь в полумрак, отдамся полностью, без всяких заначек. Церковь — она большая и старая, она знает, она научит, поставит на нужное место, и можно будет уже не дергаться, не выдумывать черт-те какие версии, не предчувствовать попусту, смежить воображение. Не смущало меня и то, что финал моей истории слишком напоминает финалы современных плохих правоверных романов, когда после всех мытарств герой бредет обязательно к храму, а то даже и восстанавливает храм, разрушенный когда-то в лихие времена безверия. И хорошо, что еду не на машине, припаркованной во дворе у Нины, а простым народным транспортом — на метро, так я ближе к народным толщам, с их тихой богоносностью. Но в момент формулирования этой благонамеренной мысли поезд вдруг довольно резко, дребезжа старым железным телом, затормозил в туннеле.
А потом погас свет. И понятие «туннель» как-то особенно сильно материализовалось, как будто стены вагона сжали мне плечи. Народ оробело замер, и я мог убедиться, что мой страх не исключителен, это не мой личный психоз. И сейчас не хватало только, чтобы в пропитанной паникой темноте раздался голос Криворучко: «Ну что, добро пожаловать, сами знаете куда!» и вслед за этим — гнусный сатанинский смешок.
Даже представляя себе это, я точно знал, что это невозможно, вредитель Криворучко пойман, но в динамике заворочались неприятные, многозначительные хрипы, и я уже был согласен на самое пошлое радиохулиганство, лишь бы…
Свет загорелся, а потом опять погас. И это было очень похоже на неудачную попытку сил света поднять восстание во владениях тьмы. Тут уж началось брожение, пассажиры все разом раздраженно оживились, задергались еще пока негромкие возгласы. В разных местах вагона вспомнилось о террористах, все с непонятной готовностью соглашались, что это их рук дело.
А минута тем временем шла за минутой, и каждая следующая была длиннее предыдущей, в том смысле, что вмещала в себя все больше страха, злости.