«Нехороший» дедушка
Шрифт:
Модест Михайлович усадил нас к своему наркомовскому столу и, играя выключателем кремлевской лампы, легко, даже небрежно отбивал мои плохо подготовленные наскоки.
— Вашего Ипполита Игнатьевича я выгнал. Старик здоров, насколько может быть здоров такой старик. Одно время было у него что-то вроде шоковой реакции, потом он какое-то время пытался нас дурачить, но дурачить нас долго, поверьте, невозможно. Потом он украл телефон у одного нашего сотрудника.
— И вы выгнали больного человека… — попробовал я обострить.
— Повторяю:
— Он честный человек, он позаимствовал телефон, чтобы сообщить мне…
Директор грустно и устало улыбнулся:
— Давайте оставим это.
— Но вы же знаете его историю. Жена под колесами, непосредственно вслед за этим — два необъяснимых несчастья, потом — подполковник Марченко.
— И подполковник уже не у нас.
— А где?
— Там, где ему и положено быть — в туберкулезном санатории. А мы здесь по преимуществу заняты нервными недугами.
— И переезд прошел благополучно?
— ? — Директор меня не понимал.
— Я имею в виду, никакой самосвал не врезался в его машину?
Модест Михайлович насупился. Мне и самому было понятно, что я веду себя странно.
Удивительнее всего было молчание генерала. Пару раз я покосился на него, он сидел набычившись и прищурившись. Копит силы для неожиданного удара? Но напряжение в нем чувствовалось. Пару раз его правая рука делала резкое непроизвольное движение, будто прихлопывая что-то на зеленом сукне.
— Но тогда вы сами себе противоречите, — продолжал я из последних сил. — У Ипполита Игнатьевича был как раз такой нервный, я бы сказал, психический случай. Зачем его было гнать?
Модест Михайлович кивнул. Снял трубку, с извиняющейся улыбкой набрал номер, мучительно поморщился, услышав оттуда что-то неприятное, продолжил:
— Он — да, психопат. Шизоидная психопатия. Странности характера очень усугубились с возрастом. Его правдолюбие превратилось в склочность и сутяжничество. — Директор выразительно вздохнул. На секунду задумался, и опять продолжил: — Когда мы отделались пятнадцать лет назад от этого невыносимого старика, я и представить себе не мог, что когда-нибудь он снова окажется проблемой для нас. Кажется, я вам это уже рассказывал.
— Так, я понимаю, вы упорно не хотите увидеть ничего необычного в истории Ипполита Игнатьевича и подполковника Марченко. Странная ведь история. К тому же жена-то ведь погибла. И погиб майор Рудаков, как ему и предсказывалось, и Карпец, пьяный водитель. Причем здесь странности характера? Не от его странностей они погибли, не от сутяжничества.
Пятерня Пятиплахова снова рванулась на охоту вдоль по столу. Я был уверен, что если он кем-то недоволен, то мной, моей бессильной атакой.
— Жена погибла, верю, но история не столько странная, уважаемый, сколько невнятная. Кто-то, что-то предчувствовал, на кого-то почему-то
И тут вдруг внезапно выдохнул всею силой легких Пятиплахов:
— А чем вы вообще здесь занимаетесь?!
Браво, генерал!
Медсестра попросила его открыть рот, влезла в него пальцем, одетым в прозрачную резину, подвигала язык, приподняла.
— Проглотил, молодец, — ласково сказала она молодому человеку с удлиненным черепом и осторожно погладила кончиками пальцев по забинтованной руке, как бы говоря: скоро твой ожог заживет. И не только ожог. Молодой человек улыбнулся ей в ответ, как отличник, поощряемый учителем, и покорно закрыл глаза. Медсестра вышла из узенькой одиночной палаты, выключив свет и затворив за собой дверь.
Некоторое время пациент лежал неподвижно. Потом бесшумно отбросил одеяло, встал и быстро скользнул в угол, где была дверь, за которой находились унитаз, душ и раковина. Пациент открыл воду и припал губами к соску. Долго наливался водой, потом сунул в рот два пальца и изверг в унитаз целый водопад. Потом он открыл дверь небольшого холодильника в ногах кровати, достал бутылку молока и выпил ее всю. Вытер белую полоску на губе рукавом пижамы. Услышав шаги по коридору, ловко юркнул обратно в постель.
Медсестра, проходя по коридору, глянула внутрь через прозрачную верхнюю половину двери.
Когда она удалилась, молодой человек снова встал, обмотал бутылку полотенцем, пристроил ее на подушке и скомкал одеяло так, что при взгляде из коридора можно было бы подумать — пациент на месте. Осторожно приоткрыл дверь в мягко освещенный коридор, опасливо выглянул.
— Ну и что?! — Модест Михайлович бросил список генерала на стол. — В чем вы хотите меня уличить?
— Эти люди бывали здесь, — произнес я тихо, как бы из-за плеча генерала.
Директор вздохнул.
— Если я хотя бы признаю это, то уже нарушу врачебную тайну.
— Это мы уже слышали, — отверг главные доводы генерал.
— Причем, как вы сами понимаете, тут мы имеем дело с тайной диагноза людей очень известных, очень уважаемых. И очень мстительных, — улыбнулся директор.
Я вспомнил про заместителя министра, только вышедшего из этого кабинета.
— Я уже обещал вам не использовать это ни в каких журналистских целях.
Модест Михайлович мучительно зевнул, он меня презирал. Опять схватился за телефонную трубку, на кого-то там накричал. Тут же стал извиняться. Было понятно, что тревога, разъедающая его изнутри, в меньшей степени связана с опасностью, исходящей от нас с генералом. У него есть страх по-страшнее. Интересно, что это. Министр какой-нибудь, большой генерал, побольше Пятиплахова, магистр ордена тайных психомасонов?
— Растолкуйте наконец, что вам от меня надо?! — сказал он устало, отпав от трубки.