Неисправимый бабник. Книга 1
Шрифт:
– Где этот грузчик, такую его мать?! – нервничает водитель. – Мне некогда, я к десяти должен на завод вернуться. У меня шесть ходок в день. А ты что стоишь, руки в брюки, давай разгружай!
– Да-да, ящики не такие тяжелые. Это ящики не с гвоздями, а с водкой. Давай, Витя, приступай. Руки, небось, болят у тебя после вчерашней жести, – говорит Пронин и смотрит на Витю, как утопающий на соломинку, чтобы за нее ухватиться. Он только что появился, как из воды вынырнул.
Девяносто ящиков с водкой надо перетащить на склад, уложить друг на друга в течение часа. После нескольких ящиков Витя почувствовал прибавление сил и сам удивился, как это могло быть.
Ящики с
Иногда выходит Лида, якобы для того, чтоб отведать бесплатной газированной воды, а на самом деле ей хочется посмотреть, как держится Витя, гнутся ли у него ноги под мешком с цементом или он держится молодцом? Для нее, такой молодой и воспитанной в коммунистической школе, Витя – представитель его величества рабочего класса, гегемона мировой революции, а она сама всего лишь прослойка. Так что разницы никакой. Наоборот, она гордится своим знакомством с Витей, а если удастся закрепить это знакомство, то оно перейдет в дружбу, а дружба ведет к созданию семьи, ячейки социалистического общества. Правда, жить только негде. У них на двоих с матерью всего лишь семь квадратных метров жилой площади, а у Вити так вообще ничего нет, он где-то снимает койку, на той стороне Днепра.
Витя заказал себе только борщ на обед и чай с сахаром. А хлеб на столах бесплатно. Это второй росток коммунизма. Витя прячет порезанные руки, стыдится их.
– Я принесу тебе рукавицы, – говорит Лида полушепотом. – У нас где-то есть. Если подойдут по размеру. Придешь в гости, поищем оба. Мать собирается к сестре на дачу
– А почему на базе нет? Неужели фабрики не шьют рукавицы из брезента для рабочих?
– Рукавицы, наверное, предмет буржуазной роскоши, – говорит Лида, – их шьют, но только для военных. У меня папа военный, да будет земля ему пухом. Это от него остались рукавицы. Сегодня суббота, сокращенный рабочий день. В два часа дня мы все свободны, а в воскресенье у входа в парк, не забудь.
Лида впервые посмотрела на него каким-то завораживающим, многообещающим взглядом и даже подмигнула. Как много значил этот взгляд! Если бы она стояла рядом с ним, когда он пытается взвалить мешок с цементом на плечи, у него было бы больше силы и он таскал бы эти мешки как тот алкаш-грузчик, что кидает мешок как сухое полено, да еще весело матюгается при этом. Он уже хотел сказать Лиде об этом, но вдруг решил, что непременно скажет ей в воскресенье, когда они будут под ручку ходить по освещенному парку и любоваться цветочными клумбами. А может, он, если повезет, прилипнет к ее губам. Ах, эти губы! Да в них утонуть можно и забыть все беды человечества!
– Мы опаздываем, – говорит Лида, не успев опорожнить двухсотграммовый стакан с вишневым компотом. – Я – бегу. Пока, мой грузчик!
10
Он только вернулся с обеда, а машина с кровельной жестью уже ждала его. Ее никто не пытался разгрузить: некому. Грузчик сбежал. Вокруг машины, размахивая руками и выражаясь нецензурно, расхаживал Пронин, директор базы. Он уговаривал водителя принять участие в разгрузке, но тот не соглашался: у него радикулит, и подъем тяжестей ему противопоказан.
– Тогда какого черта вез этот груз? Сейчас конец рабочего дня. Решением партии и правительства суббота является сокращенным рабочим днем. Неужели нельзя было сообразить, что в конце рабочего дня некому разгружать
– Сообразить-то я сообразил, но кровельная жесть – товар дефицитный, и он тут же ушел бы налево, а вы уже с полгода ждете ее, – сказал водитель.
– Да, – шлепнув себя ладонью по лысине, сказал Пронин. – Я и забыл, что сам Иван Иванович просил достать эту кровельную жесть для его дачи. А человек он государственный. Ну ладно. Товарищ Славский, не уходите! Сегодня рабочий день продлевается до полной разгрузки этой машины, в которой хранится чрезвычайно дорогая нержавейка. Этот кровельный материал – стратегический. Его нельзя оставлять здесь, во дворе, до понедельника. Взберитесь наверх, попробуйте, если сможете, поднять один лист. Или вам потребуется помощь?
Кровельный материал был сделан из толстой жести размером два на два метра, и перетащить такой лист одному человеку не под силу.
– Я один не справлюсь, – сказал Витя.
– Что ж! Придется мне самому подключиться, – сказал Пронин.
Он поднялся к себе в кабинет, извлек новенький рабочий халат из тонкого сатина и без рукавиц пришел на помощь Вите.
Они вдвоем перенесли один лист кровельного железа и стали устанавливать на складе на ребро к стене. Витя отпустил свой конец раньше времени, рука директора не выдержала тяжести всего листа, и нержавейка безжалостно ранила нежную ладонь. Полилась кровь. Директор взвыл от боли. Витя испугался и сначала убежал, как невоспитанный трус, а потом вернулся с тряпкой в руках, чтоб вытереть кровь.
– Извините, я случайно.
– И я случайно, – сказал Пронин. – Подождите, не уходите. Я вас умоляю, не уходите. Этим материалом обшивают самолеты, вы знаете, что такое самолет.
– Это социализьма, коммунизьма и кукуруза, – сказал Витя и обнажил зубы.
– Правильно говоришь, парень, а теперь полезай наверх.
– Не смогу, не осилю.
– Ты сегодня завтракал?
– В обед поел похлебки и запил чаем.
– Да что мне с вами делать, все дохлые какие-то, а лезут в грузчики. Дома надо было сидеть, у материнской сиськи, а ты явился на мою голову, – сказал директор, вышел за ворота базы с перевязанной ладонью и вскоре вернулся, таща за локоть случайно пойманного плечистого алкаша.
– Куда вы меня ведете, оставьте меня, я имею право… я всего лишь два стакана выдул… без закуси. Я не виноват, что в винно-водочном магазине ни колбаски, ни хлеба нет.
– Молчи, дорогой, молчи, я тебе еще одну бутылку принесу, ты только помоги парню разгрузить эту машину. Видишь, там всего несколько листов кровельного железа. Помоги, а я тебе не только бутылку, но и хлеб с колбасой принесу, – щебетал Пронин, все еще морщась от боли.
– Ну, так бы и сказал, бля… Я, бля… к такому делу страсть имею, я привычен, ты только мне налей, да не на донышко, а по полной программе, чтоб кузькина мать получилась. Ну, дай я тебя облобызаю. До чего же рожа у тебя красная, прямо как у меня. Как зовут-то тебя, бля?.. Я Прошка, бум знакомы.
– Фёдор Павлович, – сказал Пронин. – Давай, Прошка, приступай, а я пойду за бутылкой.
У Прошки на коричневых ладонях кожа толщиной в сантиметр. Он всю жизнь работал без рукавиц. Он схватил лист кровельного железа, как лист бумаги, взвалил его на широкие плечи и понес на склад.
– Ты что, бля… стоишь, как пенек, давай волоки, я и тебе на донышке оставлю, – сказал он Вите, хватая второй лист.
Витя попробовал, но лист грохнулся на цементный пол. В это время Пронин с бутылкой водки, ломтиком хлеба и куском ливерной колбасы подходил к машине. Прошка заметил и, приложив грязный палец к одной ноздре, обильно высморкался на пол.