Неистовая ночь
Шрифт:
Шина дико оглянулся и, почему-то захромав, иноходью застремился на балкон.
А Ибрагим тем временем спал. Ибрагим спал, и Ибрагиму снился Машка. Машка свалился с памятника Чугунного Вождя и ушиб себе морду. Ибрагим посмотрел на Машку и не смог удержаться от смеха. Вместо Машки на него глядел бессмысленный полусостав - торс энд фэйс, где вместо фэйса был какой-то корнеплод. Полусостав задвигал челюстями и, обращаясь в смутный результат, сообщил:
"Смотри, Ибрагим, смотри - Первое мая!"
Ибрагим посмотрел на улицу и увидел Первое мая. Солнце было красное.
"Смотрите!
– сказал Ибрагим и от смеха чуть не свалился с балкона. Смотрите - Броня!"
По улице, по проезжей части, ехала платформа, влекомая грузовиком. Однако, даже этот могучий в обычном измерении рабочий автокар выглядел почти что насекомым на фоне статуи, возвышавшейся на платформе.
"Гекатомба", - сказал Ибрагим.
Вероятно, это была приблизительная трудовая мать, судя по конусообразным жестяным доспехам на уровне груди и суровому мужскому лицу, отливавшему свинцовым загаром. На одной руке у нее сидел угрюмый железобетонный бэбик, этакое бронедитя, другая же полукругом, изображавшим, по всей видимости, застывший порыв, тянулась ввысь, как будто обнимая небо крепкою рукою.
"Смотрите - Броня", - удивленно прошептал Ибрагим.
За платформой и вправду шагал - взгляд с тухлецой, ухмылка с долей уксуса - Броневицкий. А шагал Броневицкий какой-то грустный, и на спине его был виден грязный отпечаток кирзовой ноги.
"Эй, Броня!
– крикнул Ибрагим.
– Зашел бы на чаек, а?"
И добавил еще что-то такое, что-то типа: с старым другом Броневицким чаем питем вместем будем. На что Броневицкий в ответ неожиданно грустно сказал, что с таким другом, как ты, чаем питем только собакам, так что Ибрагим даже растерялся. А Броневицкий - он еще затем что-то добавил, вытянув руку в сторону железного горизонта - что именно, Ибрагим не расслышал, но, повернувшись, он увидал картину невероятную.
На горизонте, всхрапывая и приседая на задние лапы, пятился и исчезал уже в ржавеющих лучах закатного солнца осанистый, великолепный красавец тираннозавр. А наступали на него, пригнувшись, как солдаты под обстрелом, цепи каких-то фантастических кентов. Даже отсюда можно было разобрать, что были они без всяких отличительных примет, а просто спереди и сзади была сплошная спина.
Мгновение - и и тех, и других, словно их не бывало, поглотила бесконечная ночь.
"М-да-а..." - упавшим голосом протянул Машка.
"М-да", - согласился Шина.
Они стояли, стараясь не глядеть друг на друга.
"Вы как хотите, - сказал после паузы Машка, - а я на чердак. Попробую смыться".
"А я, - промолвил Шина, - я чувствую, что мне придется расстаться с девственностью. Вы как хотите, а я сдаюсь. Прикинусь невинным куском протоплазмы".
"А меня, разумеется, выдашь за генералиста данной конструкции?" мрачно усмехнулся Машка.
"Ребята, ну, ребята", -
"А вот Фаничку, - с покривившейся, рыдающей физиономией выдавил Шина, я тебе не оставлю. Я забираю ее с собою в тюрьму. Она мне будет нужнее".
"Э, старина, полегче!
– закричал Машка, вырывая Фанни из Шининых объятий.
– Я не посягаю на твои права, но должен же я помнить о своих обязанностях!"
"Ребята, ну, ребята!
– едва не плакала Фанни.
– Ребята, простите меня, я же пошутила! Да, пошутила, там никого нет! Нет никого!.."
В комнате воцарилась тишина. Новиков хихикнул.
"Что случилось?
– спросил Малина, входя в дверь.
– Что тут происходит? Что за немая сцена?"
Вслед за Малиной появилась и Таня. Ну, а за нею и биксушки две заползли - сестры-близняшки Добролюбовы, Надя и Вера, Танины подружки, этакие пепсиколочки.
"Как у нас с хворумом?
– говорили они.
– С хворумом ништяк? Все дома?"
"Господа!
– сказал Шина.
– Разрешите представить: Густав, представитель демократических сил планеты".
"А это, - продолжал Шина, - меньшевик Новиков, партийная кличка "Новость"".
"Ну, артисты, - хихикал Новость, - ну, артисты..."
"Эй, мужики, помогите!
– Таня, нагружая стол всякой снедью, недоуменно приглядывалась к невесть как сюда попавшим Густаву и Новикову.
– Кстати, где Ибрагим?"
"Машка, слышь...
– Малина, усмешливо озирая кодлу, подмигнул Машке. Скажи, Машка, чем вы тут занимались без нас?"
"Ну...
– Машка почесал бороду.
– Понимаешь, тут был такой Смольный в действии. В общем, съезд партии".
"Какой партии?"
"Союз спасения", - подсказал Шина.
"Чего?"
"Что чего?" - не понял Машка.
"Спасения чего?"
"Сушеной рыбы, - буркнул Машка.
– Не в этом дело. Давайте лучше пить".
"Итак, - торжественно произнес Малина, подымая хрустальный стопарь с коньяком, источавшим в его ладони тяжелое масляное сияние, - дорогие джентльмены..."
"И джентльменки", - вставил Шина.
"Э... джентльмены и джентльменки! В этот день мы собрались здесь, чтобы отпраздновать... праздновать, совершить, так сказать... Ну, в общем, чего там говорить, сами знаете, что".
"Горько!" - тихо сказала Таня.
Что дальше? Дальше, дальше, дальше... С одной стороны, движение потеряло бы смысл, ежели бы цель была прямой и ясной. Но вот взять, к примеру, Машку, который как бы вообще ничего в жизни не делает. Однако, и про него нельзя ведь сказать, что он совсем никуда не движется. Разница в том, что если у других развитие носит более внешний характер, то у него все происходит на более скрытом уровне. Одни, так сказать, глубинные бомбы стерегут его подводные силы. И промежутка, который, как известно, должен быть, здесь нет. В результате каждый гибнет с собственной, какой-то фатальной безысходностью.