Неистребимый майор
Шрифт:
— Отваливай!
Еще спасательная шлюпка не была завалена на бот-дек удаляющегося норвежца, как от угла Военной гавани показался большой белый бурун рейдового катера ОВРа, спешившего к месту происшествия. К сожалению, этот очень мореходный и видавший виды кораблик не мог выжать больше восьми-девяти узлов и оторваться от своего собственного чадящего выхлопа за кормой, который преследовал катер, идущий по ветру.
Старый боцман катера не сразу сообразил, кто и почему посадил советского командира на своеобразный кол, но задачу
Заметив, что открытые глаза застывшего ничего не видят, а уши ничего не слышат, боцман не спеша, но экономя каждое движение, сделал из бросательного конца нечто вроде лассо и, отойдя на корму своего катера, метнул конец так, чтобы запутать его на стеньге выше головы Летучего голландца. После этого боцман поманил пальцем лейтенанта и моториста, и они втроем стали осторожно пригибать стеньгу яхты к катеру, с таким расчетом, чтобы спасаемый не свалился мимо них в воду.
Когда стеньга, склонившись немного, остановилась, так как с этой стороны яхту, по-видимому, удерживало невидимое препятствие под водой, старик произвел перегруппировку.
Теперь катер развернулся в сторону Ленинграда. Тянули энергичнее, с неизбежными рывками из-за волны, на которой танцевал пузатый кораблик. Но… «раз-два — взяли» командовалось только в те моменты, когда Летучий голландец нависал непосредственно над кокпитом. Несмотря на свежий ветер, все трое распарились, взмокли от усилий и тяжело дышали.
Мачта в виде некой стрелки немыслимого подводного прибора спустилась еще градусов на пятнадцать — двадцать ниже к поверхности воды. Благодаря этому Летучий голландец вместе со стеньгой располагался почти параллельно воде и не падал только потому, что закоченел и застрял негнущимися ногами в краспицах.
Наконец, как перезрелый плод с дерева, он свалился на три пары рук и далее на рыбины катера, где предусмотрительным боцманом были подстелены два бушлата, пробковый матрац и кожаные подушки с сидений.
Необычная стрелка рванулась в прежнее положение, а пострадавший, белый и бледный, беззвучно лежал на боку под ногами своих спасителей, все еще сохраняя позу как бы сидящего и обнимающего уже выскользнувшую стеньгу «Дракона».
Истощивший остаток жизненных сил на диспут с иностранными оппонентами, Летучий голландец был почти без сознания. Вот почему первый строгий вопрос лейтенанта: «Отвечайте! Что вас побудило?» — остался без ответа.
— Чудак! Чего ты его пытаешь, когда он застыл, как сосулька? Убери свою пушку и лучше семафорь на пост, чтобы к пристани скорую помощь выслали.
— Когда ж он успел застыть, если десять минут как высажен с транспорта?.. Маскировка!..
Но боцман, по форме и полировке стеньги и наличию краспиц уже давно сообразивший, что они спасают незадачливого яхтсмена и своего человека, со злостью огрызнулся:
— Дурак ты, да еще незамаскированный!.. Делай, что тебе говорят! Лучше бы аптечку с собой захватил!
Поскольку боцман не имел права так разговаривать с молодым
Изрядно раскисший бумажник, извлеченный из заднего кармана брюк спасенного, разогнал последние сомнения. Теперь лейтенант корил себя за то, что не сразу опознал искаженное лицо начальника БП, которого видел где-то на учениях. Почувствовав себя опять частицей большого механизма управления флотом, он стал торопить боцмана, ругал на все лады катер, его мотор и моториста за черепаший ход, как он делал это час назад, но уже по другим мотивам.
Тем временем то тут, то там стали зажигаться маяки и портовые огни. Хотя еще не наступила полная темнота, но по инструкции начали мигать, затемняться, делать проблески то белые, то зеленые, то красные огни. Жизнь шла своим чередом.
Из числа всех средств передвижения и должностных лиц, примчавшихся на пристань Петровского парка, оказались кстати только машина скорой помощи и доктор. После самого беглого осмотра больного флотский медик с силой разжал его челюсти и влил порцию спирта, затем, закутав в два одеяла, настоял на немедленной отправке в госпиталь.
Да, настоял… так как предложения были разные, а очутившийся некстати какой-то чин, не осведомленный о событии, настойчиво требовал тут же, на земле, применить «к утопленнику» искусственное дыхание.
Действительно, мокрый насквозь и бледный капитан 1-го ранга больше всего походил на вытащенного из воды.
Не подозревая того, Летучий голландец в этот день выступал в ролях: беглого, человека, заключившего сумасбродное пари, шпиона-диверсанта и, наконец, утопленника.
В это же время на фарватере Морского канала происходило следующее.
Катер пограничной охраны, мчавшийся на пересечку курса норвежского парохода, с грохотом подлетел с правого борта почти вплотную и, уравняв свой ход с нарушителем, держался против его мостика. С катера что-то крикнули в мегафон, но все заглушала пальба трех двигателей, отрабатывающих в воду, усиленная резонансом от громадного экрана, каким служил борт «Святого Роха».
Контролер, поднявшийся на судно вместе с лоцманом у приемного маяка и ни на минуту не сходивший вниз, не отрываясь от бинокля, смотрел на то, как снимали Летучего голландца с стеньги. Теперь он перешел на правое крыло капитанского мостика и рукой показал на бортовой выхлоп катера.
Через минуту включенные глушители позволили расслышать:
— Почему останавливались в запрещенном районе?.. Почему не подняли сигнал? — Это было сказано резким и повелительным тоном.
Пока старший помощник совместно с нашим лоцманом переводили капитану смысл грозного окрика, контролер спокойным голосом крикнул в малый мегафон:
— Слышь, браток, не бузи! Порядок! Топай в Рамбов!
Капитан, злой как фурия, так как потерял зря время и премию, о которой мечтал, а тут его еще допрашивают, заорал на помощника: