Неизбежность

Бартол Эми А.

— Я никогда не видела ничего подобного, — говорю я.

— Да, Босх опережал свое время, знаешь, он написал эту картину примерно в 1503 г. Он говорил, что это должно быть его шедевром, но я больше неравнодушен к его «Судному дню». Я тебе покажу, если найду слайд… а вот и он. Левая часть называется «Рай». Если ты посмотришь на его нижнюю часть, то, кажется, что там изображено, как Бог создает Адама и Еву. В середине той же левой части картины, искушение Адама и Евы. Она показывает, как ангел Господень изгоняет их

из рая. Вверху, мы видим небеса, где восседает Бог, и ангелов изгнания, падших ангелов, — говорит он, указывая на экран, где среди облаков изображены ангельские битвы. — Они воюют друг с другом.

— Интересно, — говорю я, начиная раскачиваться на пятках. Я с трудом держусь на ногах, поэтому прислоняюсь к одной из ближайших парт. Я не могу оторвать взгляд от левой верхней части картины под названием «Рай». Ангелы на войне, а падшие ангелы были изгнаны с Небес. Погибшие, так или иначе, попадают на землю. Я пытаюсь слушать то, что мистер МакКинон рассказывает о других картинах, но у меня звенит в ушах, а сердце выпрыгивает из груди.

— …В середине семестра мы обсудим это в мельчайших деталях, — объясняет он, заканчивая свой урок, ища в других произведениях искусства Венеру Вилинорфскую.

Пока проектор продолжает отбрасывать по комнате яркие отблески света, по моему лбу скатывается капля пота.

— Спасибо мистер МакКинон, вы были очень поучительны, — шучу я, подхожу к свободному столу и сажусь.

Когда начинается урок, я борюсь с искушением опустить голову на парту. Вместо этого я пристально смотрю на экран.

Я оцепенела; все, что я могу делать — это дышать. Я думаю, что даже не поняла бы, что урок закончился, если бы мистер МакКинон не подошел к моему столу и не напомнил, что наша встреча состоится в 3:30

Встав, я выхожу из его класса и сажусь на ступеньки у входа в здание, и кладу голову на колени. Не уверена как долго я просидела там, но что-то пробивается сквозь ледяной холод, сковавший меня изнутри. Чувство порхающих бабочек выводит меня из оцепенения. Передо мной стоит Рид с выражением озабоченности на его прекрасном лице.

«На слишком идеальном лице», — в уме поправляю я себя. Я думала, он спросит в порядке ли я, но когда я смотрю на него, он осматривается вокруг и, кажется, принимает какое-то решение. Он поднимает меня со ступенек и ведет в кабинет фотографии, Рид заводит меня в пустой темный класс и запирает за нами дверь.

Это тускло освещенный лабиринт с пронумерованными камерами, установленными вдоль стены и выглядящими как длинноногие журавли, встроенные в ниши. В другой части кабинета стоят пластиковые столы с химическими флаконами. В задней части помещения; стоит потрепанный зеленый диван с разномастными креслами, сгруппированными в отдельный гостевой уголок.

Рид садится на потрепанный зеленый диван, усаживая меня к себе на колени.

Опираясь на низкий стол,

он включает лампу.

— Рид? — мямлю я, немного дрожащим голосом.

— О, так ты решила присоединиться ко мне. Я рад. Я уж было решил, что мне придется принять более решительные меры, чтобы ты вернулась ко мне, — с облегчением говорит Рид.

— Я думала об этом, — отвечаю я, не уверенная правда ли это.

— Ты уверена в этом? Это выглядит так, словно ты была в шоке, — скептически спрашивает Рид.

Когда я не отвечаю, он спрашивает: — О чем ты думаешь, Эви?

— Обо всех тех вещах, о которых ты мне не рассказываешь, но в основном, мне интересно, что было бы, если бы я была нормальной, — шепчу я.

— Ну, ты не нормальная, и мы не можем изменить то, кто мы есть — как мы были созданы. Ты родилась, чтобы быть опасной, — серьезно говорит он. — Ты должна принять это.

— Я опасна? — фыркаю я, не веря.

— Очень, — просто отвечает он.

— Я не чувствую себя опасной, я чувствую себя такой маленькой и открытой, — говорю я, отворачиваясь от него.

— Эви, ты самое опасное существо, которое я когда-либо встречал, а я встречал их всех, — говорит он, играя с моими волосами.

— Знаешь, ты прав, потому что ты был рядом с этим с незапамятных времен? Я думаю о воюющих ангелах на горе Босха.

Рид перестает играть с моими волосами, а я делаю глубокий вдох, и спрашиваю: — Ты был одним из падших ангелов, или ты был тем, кто их изгоняет?

Рид молчит, и его лицо не выдает ни одной мысли, о чем он думает.

— Я склоняюсь к божественным ангелам, — говорю я, делая глубокий вдох. — Я не вижу тебя на другой стороне, — я останавливаюсь, чтобы посмотреть ему в глаза.

Он даже не дышит.

Я ненадолго закрываю глаза, пытаясь говорить, игнорируя ком в горле.

— Если это так, то кто я? Какое-то дьявольское отродье, или что-то еще?

Рид все больше напрягается.

— Ты пока еще не знаешь, наполовину ли я падший ангел или небесный ангел, — глубокомысленно рассуждаю я.

— Но ты знаешь, что я наполовину человек. Моя мама была человеком, так же как сестра и дядя Джим. А вот мой отец остается под вопросом. Ты знаешь, что он ангел, но ты не знаешь, на чьей стороне он воевал.

— Ты по-настоящему опасное существо, Эви, — говорит Рид, в восхищении.

— Я не падший, ты права, а это значит, что твоя проницательность — просто поразительна. Сколько тебе лет?

— Почти восемнадцать, — говорю я, с трудом сглотнув от того, что мои подозрения подтвердились. Я закрываю глаза и заставляю себя равномерно дышать.

— Поразительно, — снова мягко говорит он. — Как ты догадалась об этом? — спрашивает он.

Я поднимаюсь с колен Рида, сажусь рядом с ним на диван и рассказываю ему о картине Боска, на которой в облаках борются ангелы.