Неизменный
Шрифт:
Хижина в Блэкберне.
Хижина не имела для меня никакого значения, кроме того, что там работала Франческа. Это был очередной дорогой курорт, полный туристов. Но в уголке была надпись от руки, корявым почерком, которая говорила о чём-то более зловещем. Я не узнала почерк и не знала, что эта надпись означала. Или предназначалась ли она для меня. Я знала только, что мне это не нравится.
«Где он?» — вот что там было написано.
Это могло быть послание для кого угодно и о ком угодно. Вовсе не обязательно,
К тому времени я, наконец, заставила себя отправиться домой, я практически поборола инстинкт спастись бегством, пусть даже и не до конца.
Паника была обычной для меня эмоцией. Я никогда не теряла бдительность. Я никогда не могла чувствовать себя комфортно здесь, как бы сильно я ни любила этот город, расположенный в живописной долине, со всех сторон окружённой скалистыми горами. Я никогда не могла почувствовать себя в достаточной безопасности, в достаточном спокойствии или в достаточном уединении.
Было слишком много поводов для беспокойства. Слишком многие были во мне заинтересованы.
Поэтому-то я и не могла бросить всё и бежать. Я была втянута в невозможную игру, балансируя между прежней жизнью и той, что я выкроила для себя сейчас. Я не владела прежними ресурсами. И прежними возможностями.
К тому времени я свернула на свою улицу. Я убедила себя, что то послание было не для меня. Я мысленно вернулась на стоянку у заправки и вспомнила каждую белую листовку на каждой машине. Это была случайность.
Простая ошибка.
Причина, по которой я знала это, была проста: если бы эта записка действительно предназначалась мне, я бы уже была мертва.
Глава 3
После того, как я припарковалась на подземной парковке здания, где находилась моя квартира, я, держа пакет с закусками в руках, вызвала лифт до шестого этажа. Как только я ступила в холл, сразу же почувствовала запах пиццы. У нас в доме был традиционный пятничный вечер.
Который, по всей видимости, начался без меня, потому что я опоздала.
Ещё до того, как я полностью открыла дверь, та распахнулась, явив мою улыбающуюся лучшую подругу и хихикающую девочку четырёх лет с копной тёмных кучеряшек.
— Попкорн! — завизжала малышка, врезавшись в моё бедро и обернув вокруг меня руки.
Франческа ухватилась за дверь до того, как та смогла ударить Джульетту сзади по голове.
— Вообще-то меня зовут Кэролайн, — произнесла я в маленькую макушку, — а не попкорн.
Она убрала руки, но продолжила смотреть на меня с одной из своих заразительных улыбок.
— Но мне больше нравится Попкорн, — сказала она.
Я положила ладонь на её ангельскую щечку.
— Мне тоже.
Франческа лихорадочно замахала руками.
— Ладно, Принцесса Единорожка, давай
Джульетта встала на мои ступни, чтобы я смогла провести её по квартире.
— Принцесса Единорожка? — спросила я, выгнув бровь.
— Тётя Франческа хотела, чтобы я была Принцессой Какашкой, — воскликнула она с равной степенью возмущения и развлечения.
Я была совершенно не удивлена.
Я повернулась к своей лучшей, — а по правде сказать, к моей единственной в целом мире подруге, — и посмотрела на неё.
— Серьёзно, Франческа? Принцесса Какашка?
Облокотившись об кухонный островок, она ухмыльнулась.
— Что?
— Не знаю даже с чего и начать.
Её улыбка стала ещё шире.
— Эй! Уж если кто и знает, какого это — быть принцессой, то это я.
— Почему, тетя Франческа? — спросила Джульетта с невинной улыбкой и детской непосредственностью.
Франческа серьёзно взглянула на Джульетту и со всей важностью заявила:
— Потому что я была принцессой.
— Да ладно? — завизжала Джульетта. Она развернулась ко мне. — Мамочка, это что, правда? Тетя Франческа была принцессой?
Я прижала Джульетту поближе, ненавидя то, что Франческа ворошила наше прошлое, ненавидя то, что она взывала к демонам, которые до сих пор преследовали нас.
— Она была принцессой очень, очень давно.
Энергия Джульетты была заразительной и невозможно было сдержать улыбку, когда голова моей дочери так быстро крутилась туда-сюда между нами.
— Реально? С короной, платьем и целым замком?
Мы с Франческой обменялись многозначительными взглядами. Я была мамой-одиночкой, и единственной, кто помогал мне растить Джульетту, была Франческа. Жили мы втроём в трехкомнатной квартире, которая появилась у нас ещё до рождения Джульетты. Единственное общение, которое было у Джульетты вне дома, происходило в детском саду и подготовительной школе. И хотя она иногда возвращалась домой, рассказывая забавные вещи, которые она подхватила в этих местах, большая часть ее диалогов была скопирована с Франчески и меня.
Иногда это приводило к весьма интересным электронным письмам от учителей. Они не рекомендовали их детям подскакивать во время тихого часа и орать: «Может настоящий Слим Шейди встанет?» (прим.: Would the real Slim Shady please stand up? — строчка из трека Эминема The real Slim Shady).
Я винила в этом Франческу.
Подобному дурному влиянию способствовало и те коробки с пиццей, которые мы открыли, обнаружив в них наш стандартный заказ: пицца Тай Пай для нас, и с сыром и оливками для Джульетты, которую мы с Франческой неизбежно прикончили бы в районе полуночи. А Джульетте мы сказали бы, что пока она спала, её пиццу доел троль.