Неизведомости
Шрифт:
Но простите, простите великодушно, я опять отвлекся. К истории, господа!
Как уже упоминал, это удивительное происшествие имело место в музее города Е. У него довольно необычное здание. Музей похож на аляповатую храмину из конструктора, которую в припадке слезливой сентиментальности собрал пьяный папаша, впервые решивший поиграть со своим чумазым чадом. Считаю, что в контексте имени, которое носит сей общественный и культурный центр, аллюзия выходит презанятной.
В арт-галерее музея разместилась шикарная экспозиция авангардного искусства истинно столичного размаха. Правда, особого энтузиазма у горожан мощная по именам
Если позволите ироническое допущение, думаю, сам Малевич счел бы подобный перфоманс «мадонн и бесстыдных венер» весьма супрематистским по духу, ведь он многократно заявлял, что фигуры и формы – основы мироздания.
Все случилось ночью – в то время, когда выставочное пространство оживает в магических лучах лунного света. Если вы оказывались в музее после закрытия, то непременно поймете, о чем речь. Остальных же должен предупредить от излишне бурных фантазий – скульптуры не бегают по коридорам, портреты не покидают холсты, а чучела волков не нападают на зайцев. Как представители мира культуры, музейные экспонаты, в основном, обладают некоторой сдержанностью и манерами. Оживая, они чуть слышно шепчутся, переводят дух и аккуратно переступают с ноги на ногу, чтобы расправить затекшие члены и снова замереть к приходу первых посетителей. Да и это заметит не каждый.
Впрочем, кое-что удивительное в музейных залах все же бросалось в глаза. Уже которую ночь от картины к картине с крепко нахмуренным лбом медленно бродил сторож Леонид. Он мог бы спокойно спать или смотреть сериал про бандитов на канале с сериалами про бандитов, но мужчина уже давно для себя определил, что должность музейного охранника предполагает помимо прочих три обязанности: называть женщин «сударыни», носить пышные усы и хоть немного разбираться в искусстве, что представлено на вверенной ему территории.
Делая вид, что следит за порядком, днем Леонид ходил по длинным белоснежным коридорам вслед за экскурсоводами, а ночью, пользуясь полной на то свободой, внимательно рассматривал картины, соотнося наблюдаемое с услышанным накануне. Так он уже весьма неплохо изучил основные направления живописи, вероятнее всего отличил бы Репина от Рериха, а Венецианова от Васнецова, но авангардное искусство ему давалось с трудом.
– Эх, была бы здесь наш экскурсовод Юлечка Лантратова, – пробормотал себе под нос Леонид, вглядываясь в эскиз художника Ч., – она бы непременно обратила внимание, что в супрематизме геометрические плоскости словно парят в безвоздушном пространстве, а в этой работе такое ощущение не складывается…
– И что эта вещь в целом больше похожа на кубистическую, хотя форма не сломана, – раздался вдруг откуда-то мягкий учтивый голос.
Леонид испугано отпрянул от картины и завертел головой. Выставочный зал был пуст.
– А потом она бы добавила, что Ч. – один из самых верных последователей Малевича и всегда оставался в рамках его учений, хотя все же сумел найти свою индивидуальность, – продолжал звучать неведомый голос.
– Ой, да она всегда это говорит возле Ч., а потом переходит к С., – вдруг ответил ему другой, такой же тихий, слегка шуршащий, но отчетливо различимый.
– Кто здесь? –
– Сharmante! – иронично пропел голосок.
– Воинственный какой! – хмыкнул другой.
– А ну замолчите! – шикнул на них третий голос, явно женский, и затем добавил чуть тише, – вам не кажется, что он нас слышит?
– Слышу-слышу! – крикнул в пустоту Леонид, – а ну выходите с поднятыми руками! Где вы прячетесь, не вижу!
Наступила полная тишина. Охранник судорожно крутил головой и тяжело дышал, тщетно стараясь разглядеть в сумраке очертания неведомых гостей.
– Нет у нас рук, – вдруг пробурчал таинственный незнакомец.
– Жора! – с досадой воскликнула женщина.
– А что Жора? – снова пробормотал невидимый Жора, – если он на нас ствол настоит, как мы руки поднимем, мол, сдаемся? О тебе же забочусь, Марин.
– Самому не верится, но в этой ситуации я Георгия поддержу, – раздался другой голос.
– Петр, и ты туда же? – устало вздохнула женщина. – Почему только мне здесь не наплевать на элементарные правила конспирации?
– Ах, Ma cherie, Мариночка-Марина, – протянул Петр, – неужели тебя не интересует сия vita nova? В нашем-то стесненном рамой положении, три бесприютные фигуры, напрочь лишенные каких бы то ни было красок жизни! Я с вами уже покрываюсь кракелюрами от тоски!
– Это не кракелюры, – хмыкнул Жора, – это у тебя от раздутого самомнения рожа трескается.
– С меня довольно! – взвизгнул Петр, – бросаю перчатку! Дуэль! Дуэль до последней капли краски! Да начнется Danse macabre!
– Какую перчатку? У тебя даже рук нет, балда, – прыснул Жора.
– Да прекратите, сколько можно! – тщетно пытаясь унять спорщиков, тараторила Марина. Страсти кипели нешуточные.
Прислушиваясь к перепалке неизвестных, Леонид шаг за шагом медленно шел на звуки спора, пока не остановился у картины художницы Л. в конце зала. Постсупрематическая работа, по всей видимости являющаяся оммажем на живопись самого Малевича, состояла из трех мягких округлых фигур, изображенных по пояс – двух мужских позади и женской по центру на переднем плане. Бледное небо на фоне, обозначенное вверху картины полоской легкой синевы, почти совсем выцветало к горизонту. В холодном пространстве угасающих красок яркими цветовыми пятнами были четко выписаны геометричные фигуры с округлыми телами, длинными шеями и желтоватыми лицами, полностью лишенными черт. Леонид застыл перед картиной, потеряв дав речи – голоса явно доносились из холста.
– А ну заткнулись оба! – властно прогремела вдруг Марина, и спорщики тут же угомонились. – Кажется, он стоит прямо перед нами.
– Не вижу, у меня ведь нет глаз, – язвительно отозвался Жора.
– Мсье, если вы и правда здесь, подал бы вам руку, чтобы засвидетельствовать свое почтение, но таковой возможности не имею, – извиняющимся тоном добавил Петр.
– Что за чертовщина!? – закричал на весь зал Леонид.
(Прим. Вернее, он употребил несколько другое выражение, но оную газету читают в том числе нежные цветочки, норовящие упасть в обморок от любой скабрезности, посему, укажу так. Уверяю вас, это единственное намеренное искажение в нашей истории! Продолжим!)