Неизвестная Россия. История, которая вас удивит

Усков Николай

Ко времени докладов дворец уже просыпался, и гул огромного муравейника нередко беспокоил государыню. Впрочем, она это терпела. Однажды какая-то молодежь принялась играть в соседней комнате в волан и так расшумелась, что Екатерина не могла расслышать слов докладчика. Он спросил императрицу: «Не прикажете ли велеть им замолчать?» – «Нет, у всех свои занятия, – отвечала Екатерина. – Оставьте их веселиться, а сами читайте погромче». В подобных историях хорошо заметно, что Екатерина не просто внесла стилистические коррективы в грубые нравы российского общества, она внутренне была убеждена в праве подданных на личную жизнь, не подчиненную высшим интересам, а абсолютно самоценную и автономную. Это ее убеждение проявлялось не только в массе бытовых мелочей, но и в законодательстве.

К

полудню Екатерина уже была на ногах около восьми часов, то есть провела полноценный рабочий день. Она делала перерыв на туалет и переодевание в платье, при «волосочесании» обычно присутствовал ее сын, позднее внуки. Приведя себя в порядок, императрица, наконец, совершала «выход», то есть появлялась на публике по дороге в домашний храм или сразу в столовую. В зависимости от обстоятельств этот «выход» мог превратиться в многочасовое общение с придворными, сановниками, генералами и дипломатами, которые, рассредоточившись по обширным комнатам дворца, ожидали явления своего солнца. В результате за стол императрица иногда садилась в два часа дня. В ее желудке к этому времени ничего, кроме утреннего кофе, не было, а позади оставалось уже 10 часов работы с небольшим перерывом на туалет.

За обычным обедом у Екатерины присутствовали от двух до десяти человек, за праздничным – от двадцати до шестидесяти гостей. В пост она обедала одна. На еду у императрицы все жаловались, некоторые придворные даже предпочитали заблаговременно перекусить. Обед занимал не более часа. Екатерина ела мало, вино почти не пила, только под старость по совету врачей стала выпивать один бокал мадеры. Любимым ее блюдом была вареная говядина с солеными огурцами и смородиновое желе. Императрица постоянно сидела на диете, но все равно располнела, судя по всему, вследствие климакса. В последние годы у нее стали отекать ноги, появились язвы, и она была вынуждена пользоваться устройством, напоминающим лифт. Впрочем, как отмечает современник, зубы она все сохранила, «от чего говорила твердо, без шиканья, только несколько мужественно».

Послеобеденное время было отдано чтению книг, газет, корреспонденции и снова докладов – по ее словам, она «мешала дело с бездельем». Обычно Екатерина занималась рукоделием – вышивала, вязала для собачек или внуков, шила по канве, а ей читали вслух. Императрица прекрасно чувствовала комичность ситуации. Семирамида Севера вяжет одеяльце для своей левретки Томаса. «Что мне делать? – говорила она. – Мадемуазель Кардель более меня ничему не выучила. Это моя гофмейстерина была старосветская француженка. Она нехудо приготовила меня для замужества в нашем соседстве. Но, право, ни девица Кардель, ни я сама не ожидали всего этого».

Беллетристики среди чтений Екатерины было мало. Принц де Линь вспоминает: «Она… не любила ничего ни грустного, ни слишком нежного, ни утонченностей ума и чувств… Императрица не любила и не знала новой литературы и имела более логики, чем риторики». Очевидно, что к чтению Екатерина подходила прагматически, оно должно было ей что-то дать помимо эмоций, принести некую практическую пользу. Отсюда любовь к Тациту, Плутарху, Монтеню, а также к литературной классике вроде Мольера, Корнеля и открытого ею во второй половине 80-х Шекспира. В подражание его историческим хроникам она напишет несколько пьес по русской истории – о Рюрике, Олеге и Игоре, которые должны были пропагандировать ее политические взгляды. В русской культуре Екатерина – литературная «мать» Пушкина с его «Борисом Годуновым».

Разумеется, так выглядел день уже стареющей Екатерины. В молодые годы она много скакала верхом и гуляла. «Я была проворна, как птица, – пишет она подруге в Париж в 1772 году, – то пешком, то на лошади; я хожу по десяти верст как ни в чем не бывало. Не значит ли это испугать самого храброго лондонского ходока?» Этот отсыл к Лондону не случаен, императрица была привержена прогрессивной моде на физическую подвижность, которая пришла из Англии. Характерно, что Екатерина не любила устраивать парадные выезды в город. Как-то на восхищенное замечание своего фаворита, что ее приветствуют толпы подданных, она хмуро заметила: «И медведя кучами смотреть собираются».

Прогулка для Екатерины была прежде всего частью личной жизни, приватным

ритуалом, своего рода фитнесом. Неудивительно, что нередко с нею приключались истории вроде той, которую Пушкин рассказывает в «Капитанской дочке». Екатерина непринужденно болтала с прохожими, и далеко не все ее узнавали: «Марья Ивановна пошла около прекрасного луга, где только что поставлен был памятник в честь недавних побед графа Петра Александровича Румянцева. Вдруг белая собачка английской породы залаяла и побежала ей навстречу. Марья Ивановна испугалась и остановилась. В эту самую минуту раздался приятный женский голос: «Не бойтесь, она не укусит». И Марья Ивановна увидела даму, сидевшую на скамейке противу памятника. Марья Ивановна села на другом конце скамейки. Дама пристально на нее смотрела; а Марья Ивановна, со своей стороны, бросив несколько косвенных взглядов, успела рассмотреть ее с ног до головы. Она была в белом утреннем платье, в ночном чепце и в душегрейке. Ей, казалось, лет сорок. Лицо ее, полное и румяное, выражало важность и спокойствие, а голубые глаза и легкая улыбка имели прелесть неизъяснимую. Дама первая прервала молчание…» Пушкин мог слышать десятки таких историй от людей, которые случайно встречались с императрицей во время ее прогулок. Ведь доступ в императорские парки был открыт для всех. Характерно, что собачка – как и сейчас – повод завести непринужденный разговор, и Екатерина этим не пренебрегала.

Вечер при дворе начинался в шесть. В его программу могли входить балы, маскарады, театральные премьеры и, конечно, ужин. Правда, Екатерина никогда не ела. Обычный ее вечер напоминал нечто вроде нынешнего светского раута. В покоях императрицы собиралось общество из сановников, генералов, дипломатов, придворных дам, люди разговаривали, играли в карты или шарады. В узком кругу, который был приглашен в «Эрмитаж» – буквально монашеская пустынь, приют отшельника, – даже запрещалось вставать, когда императрица поднималась с места. В десять Екатерина уходила к себе и ложилась спать. Едва ли после восемнадцати часов на ногах у нее оставались силы на сексуальные утехи, которые обычно воображают. Так, она жалуется Потемкину: «Я думаю, жар и волнение в крови от того, что уже который вечер поздно ложусь, все в первом часу; я привыкла лечь в десять часов».

Даже не верится, что за этой размеренностью и благообразием стояли две русско-турецкие войны, присоединение Крыма и создание Новороссии, строительство черноморского флота, три раздела Польши, которые принесли России Белоруссию, Западную Украину, Литву и Курляндию, война с Персией, присоединение Грузии и завоевание будущего Азербайджана, подавление Пугачевского бунта, война со Швецией, многочисленные законы, над которыми Екатерина работала лично, – всего она издала 5798 актов, то есть в среднем 12 законов в месяц, – созыв Уложенной комиссии, реформа административно-территориального деления империи, создание системы образования и общественного призрения, записки, переводы, либретто, пьесы, сказки, журнальные статьи, бесконечная переписка с друзьями, сановниками и генералами, а еще – разбор тысяч прошений и сенатских дел. По существующим оценкам, за 34 года екатерининского царствования через Сенат – высший судебный орган империи – прошло в общей сложности 120–150 тысяч дел, из которых в момент смерти императрицы остались нерешенными 11 456, то есть немногим более годовой нормы. Конечно, Екатерина вмешивалась не во все вопросы судебной власти, но ее педантизм и трудолюбие хорошо описаны современниками.

Так, статс-секретарь Державин вспоминал о деле иркутского генерал-губернатора Якоби, обвиненного в притеснениях китайцев. Это дело разбирали в Сенате в течение семи лет, потом подключили статс-секретаря. Ему доставили три кибитки, доверху набитые бумагами. Через год работы он подготовил доклад императрице – краткий обзор дела занял 250 страниц. Тем не менее, согласно инструкции, Державин должен был во время аудиенции иметь при себе все оригиналы документов. Поэтому целая «шеренга гайдуков и лакеев» внесла бумаги в спальню государыни. Державин был убежден, что генерал-губернатора оклеветали, Екатерину аргументы статс-секретаря не устроили, и она потребовала зачитать ей все дело, занимавшее в изложении Сената три тысячи страниц. Через четыре месяца чтений Екатерина все-таки согласилась с мнением Державина, и губернатора оправдали.