Неизвестная война. В небе Северной Кореи
Шрифт:
Другая пара «Сейбров» этой четвёрки на пересекающихся курсах вела огонь по мне. Мимо меня летели сизые огоньки трассирующих пуль. В меня не попадали, но моему ведомому, Геннадию Локтеву, пробили плоскость. Не выдержав этой карусели, «Сейбры» резким маневром вправо, немного не доходя верхней точки левой косой полупетли, на малой скорости вышли из-под моего огня. Во рту у меня пересохло, лицо пылало, левая рука почему-то нажимала кнопку передатчика, внутри всего лихорадило. Я немного успокоился от недавней схватки и увидел впереди себя восьмерку «Сейбров», следовавшую курсом на наш аэродром. Осмотрелся, ведомого рядом почему-то не было. Он, оказывается, оторвался от меня на одной из косых петель. Я погнался за шедшей впереди меня восьмеркой. Справа от меня вел бой своей парой Саня Литвинюк, слева тоже шла карусель боя, там была пара
Я удивился, как мой ведомый, Геннадий Локтев, мог выдержать этот бой. Бой с такими большими перегрузками. Ведь у него две недели назад был приступ мочекаменной болезни, и после боя она сильно обострилась — ему пришлось уехать в Союз.
Дали мне нового ведомого, А.П., но мы с ним не слетались — не было психологической совместимости.
Есть неписанные законы войскового товарищества. Особенно они чувствуются и действуют в летной среде, тем более в боевых условиях.
После воздушных боёв, в первых числах апреля, американцы начали массированные активные действия на всю глубину воздушного пространства Северной Кореи. В ход были пущены все виды и типы авиации. Нам приходилось вылетать по несколько раз в день и вести бои шестёрками и восьмёрками с любым количеством самолётов противника на всех высотах.
Как говорят поэты: «В бой мы шли не ради славы, а ради жизни на земле…»
Как-то Г. И. Гесь из гвардейского полка привёз на своем МиГе осколки американского поршневого истребителя — двойного «Мустанга», который взорвался в воздухе от снарядов, выпущенных им. Вообще-то это было любопытное для нас зрелище в те первые дни боев. Но этот случай предостерегал нас, что стрельба с близкой дистанции из всех пушек для реактивного истребителя небезопасна. Можно взорвавшимся самолётом противника повредить свой.
В одном из апрельских боев я упустил одного «Сейбра» из-за своей медлительности в открытии огня, точнее, из-за своего любопытства. Только прицелился и хотел открыть огонь, смотрю, а у него фюзеляж раздулся в три раза. Я прекратил прицеливание и хотел посмотреть, в чем же дело, что это с ним делается, а он резко сделал переворот и ушел под меня. Я, конечно, на большой скорости мгновенно проскочил противника, а погасить так быстро скорость мне было нечем, как это сделал «Сейбр», выпустивший, оказывается тормозные щитки. Любопытство первого момента потом перешло в досаду на себя.
На «Сейбрах» и «Тандерджетах» были двигатели «с дожогом», то есть с форсажем, что позволяло им после торможения быстро набирать скорость. Часто, бывало, смотришь за «Сейбром» или «Тандерджетом» — идет темный дымный след, значит, удирает «во все лопатки» — включил форсаж. Этого совершенства у нас тогда не было, а тормозные щиточки наших самолетов, а не щитки, как у «Сейбра», больше играли символическую роль — они не были приспособлены для выполнения маневра в бою. Как-то мы высказывали своё неудовлетворение работой щитков в боевых условиях группе конструкторов, приехавших к нам, но нам ответили, что это связано с переделкой и усовершенствованием модели: на это надо время и в данный момент закрывать конвейер на заводе нельзя. Значит, нам оставалось драться на этих же машинах.
Бои шли каждый день. Боевые вылеты стали чаще, видимо, противник решил
Начальники штабов полков тоже приобретали опыт работы, как говорится, «на ходу», правда, Токарев знал хорошо свою, работу и раньше. В общем, учились работать в новой боевой обстановке и по-новому. Мелкие бои которые состояли из одной-двух атак не описывались и не фиксировались если не было сбитых самолётов с подтверждением с земли. Они проходили как само собой разумеющееся, как обычный рядовой полёт.
Однажды, после 6 апреля, вылетели мы по тревоге парами для прикрытия моста. Радиолокационные станции определили группу противника, которая шла в наш район. Была многоярусная облачность, нижний слой облачности слегка разорван. Я парой выскочил в район моста между первым и вторым слоем облаков, считая от земли, но противника не обнаружил. Слышу, Иван Никитович, наводит нашу пару на пару или четверку Ф-80 «Шутинг сатаров». Завязался бой. Мне не видно где, но чувствую, что где-то недалеко от меня. Смотрю во все глаза — кругом облачная пелена, горизонта и противника не видно. Слышу, ведущий нашей пары просит кого-нибудь помочь ему, а я его не вижу. Мой ведомый, А.П., передает мне по радиосвязи «Вон они! Вон!» Я его спрашиваю: «Где? Дай ориентиры». Молчание. Потом опять: «Вон они! Вон!», а я их не вижу. Говорю ему: «Выйди вперёд и укажи цель». Вышел, но не показывает… Ну, думаю, что же это такое? Розыгрыш, что ли, или так, выхваляется мой ведомый, хочет, чтобы по радио слышали на КП… Бой кончился благополучно, но на душе было пасмурно, в чём же дело? Ну и задал же он мне загадку. Я не вижу, а он видит но не хочет показать, где противник? Вот это вопрос! А противник, оказывается был под первым ярусом облачности, как потом выяснилось.
Пришлось снова на разборе полета повторить правила передачи информации о противнике ведущему ведомым и наоборот — с обязательным указанием чётких координат, которые ориентируют по направлению полёта, «справа или слева» — дается на глаз направление по горизонту в градусах, а затем «выше или ниже» траекторию полёта и тоже в градусах. Пример: «Противник слева — 30, выше — 20», и всё сразу становится ясно, куда бросить свой взгляд, а далее даётся количество и тип. Если виден горизонт и ориентиры, бросающиеся в глаза, то можно использовать их и привязать цель к ориентирам. А. П. это знал! Но что-то схитрил.
Раннее утро 12 апреля 1951 года. Мы на аэродроме. Технический состав ещё задолго до нашего прибытия опробовал двигатели и подготовил самолёты к боевым вылетам. Надо отдать должное этим труженикам авиации. Федор Михайлович Круглякса и Виктор Иванович Казанцев — инженеры авиационных полков, всегда нацеливали технический состав на содержание боевой техники в образцовом порядке. Техников самолетов не приходилось уговаривать. Они видели, как их командиры экипажей — лётчики — тоже выматывались за день, да и риск у них был на пределе. Я, например, доверял своему технику самолёта Анатолию Леонтьевичу Микрюкову полностью, как говорится, больше, чем себе. У него была большая дружба с техником Аркадием Ивановичем Вдовухиным и это мне очень нравилось — на земле тоже очень нужно иметь чувство локтя товарища, а это чувство у них было развито особенно. Ни от одного лётчика я не слышал жалоб за всё это время на техсостав. Все они работали просто здорово! И командиры, и рядовые. Особенно им доставалось в подгонке подвесных баков китайского производства, которые никак не подходили под наши узлы крепления и всё время сифонили горючим в полете, демаскируя полёт группы.
…Прекрасный рассвет в этих местах. Лёгкий, прохладный ветерок щекотливо забирается за воротник. Днём будем очень жарко и влажно — чувствуется близость моря.
Дальние посты наблюдения и локационные станции начинают сообщать воздушную обстановку. Первые сообщения говорят о том, что денёк будет «жаркий»!
На аэродроме стоит напряженная тишина. Лётное поле, окаймлённое с северо-востока невысокими сопками, ещё дышало утренней прохладой. По краю его ползали заправщики, в капонирах работал техсостав, и привычный взгляд выхватывал откуда-то часть плоскости, то фюзеляж реактивного истребителя, пробитые пулями, которые срочно ремонтировались.