Неизвестная Зыкина. Русский бриллиант
Шрифт:
— Картину я не забыла взять, — продолжала разговор Зыкина. — Я оставила ее в гримерной Марсо, а когда мы с ним вернулись туда после представления, ее там не оказалось. Кто-то взял нечаянно или с умыслом, она же не могла испариться. О пропаже я ему ничего не сказала. Он, вероятно, подумал, что она в пакете, который он видел в моих руках.
За несколько полетов за океан она в некотором смысле пополнила свои знания и даже эрудицию. Если кто-то в разговоре с ней ставил в пример человека, знавшего «целых 3 языка», она тут же ненавязчиво, как бы между прочим, говорила: «Я встречалась в Нью-Йорке с человеком, знавшим 69 языков. Его звали Джордж Шмидт.
Если слышала из уст собеседника не вполне грамотную речь, приводила в пример образцы эпистолярного жанра в устах старых русских эмигрантов, с которыми общалась в Сан-Франциско: «Они изъясняются по-русски примерно так: „Я не имею двоих зубов из низшей челюсти“, „Приезжай ко мне на ланч в половину после двенадцати“, „Он высматривает прекрасно и вызывает в женском поле неотразимый эффект“, „Хероватая закуска во внимание русского вкуса“. В одном из похоронных отчетов я прочла: „Они выехали на кладбище, сопутствуемые нога в ногу ненастной погодой, но, поглощенные печальными чувствами, были равнодушны до дождя и ветру“».
Когда заходил разговор о качествах успешного политика, она вспоминала Бенджамина Франклина, великого американского ученого и государственного деятеля, основавшего в Америке первый журнал, в доме которого в Филадельфии она побывала во время гастролей в США в 1972 году. Ее тогда необычайно заинтересовали его тринадцать принципов о «повседневной добродетели», вошедших в обиход ряда выдающихся личностей и большинства американских президентов. Это сдержанность, молчаливость, порядок, решительность, деятельность, откровенность, бережливость, умеренность, справедливость, чистоплотность, спокойствие, целомудрие, скромность. Она считала, что и любому человеку сегодня эти принципы помогут стать мудрым.
Она прекрасно помнила и представления балетной труппы театра Джорджа Баланчина, неподалеку от Линкольн-центра, и «Вестсайдскую историю» в театре на Бродвее, и полотна Эль Греко Метрополитен-музея, и, о чем всегда с удовольствием вспоминала, рассказы «величайшего из величайших» импресарио Соломона Юрока, встречавшегося с элитой мировой культуры целого века. Когда я ее спрашивал или расспрашивал об Америке, она в первую очередь вспоминала Юрока. Он был для нее непререкаемым авторитетом («Сначала Всевышний, потом Папа Римский, потом Юрок», — шутила она однажды).
— Для меня Юрок был своего рода живой энциклопедией, — рассказывала Зыкина, пока мы ждали в ее кабинете журналистов из агентства печати «Новости» по случаю 175-летия установления дипломатических отношений с США. Я многого не знала, да и не могла знать о том, что он знал в совершенстве. Временами я боялась быть надоедливой, но упускать момент, когда рядом человек, знавший много или даже слишком много я не могла. Были в моей библиотеке книги и о Шаляпине, и о Есенине, и даже Дункан, но то, что он рассказывал о них, я ни в одной книге или журнале не читала. Юрок за десятилетия столько ценного в себя впитал, что, поверь, за всю мою жизнь я нигде — ни дома, ни за рубежом — не встречала человека, даже близко похожего на него по объему знаний в области культуры целой планеты. Он прекрасно знал репертуар инструменталистов, певцов, знал, когда, по какому случаю написана та или иная симфония. Даты рождения и смерти композиторов, писателей, поэтов прочно сидели в его голове. Его можно было спросить, когда, например, умер Достоевский, Чайковский, Бах или Бетховен, и моментально получить ответ о причине смерти и даже узнать, кто где похоронен. Он знал наизусть весь репертуар Шаляпина, произведения Артура
— Вот представь себе, — продолжала она, опустошив чашку свежего чая с лимоном. — Захотела я, скажем, купить в те годы особняк в Сан-Франциско, Филадельфии, неважно где. Уверяю тебя, через пару дней он бы позвонил: «Люда Святая, оформляй документы, визу и покупай билет на такой-то рейс, я тебя жду».
— Людмила Георгиевна, — вспомнил я о гастролях певицы в Канаде. — В Ванкувере какие-то духоборы вам чуть ли не рай земной сулили, памятник хотели поставить. В прессе промелькнуло сообщение…
— Это были потомки духоборов, изгнанных из России в конце XIX века за неподчинение властям и отказ служить в армии. Я для них пела столько, сколько они хотели. Пела и любимые их песни. Вот они и расчувствовались.
Перед самым отлетом в отель подошла к завтраку внушительная группа, как они представились, моих поклонников. Наперебой уговаривали остаться при полном обеспечении. Один из них, видимо главный любитель песен, заявил, подсаживаясь к столу: «Из уважения к вам у дома, где вы будете жить, построим памятник. Бронзу найдем, проблем с ней не будет. Специалисты у нас по сооружению памятников есть…». До аэропорта провожала целая делегация… Я, конечно, при расставании, поблагодарила за такую честь, но покидать родину отказалась.
Гастроли Зыкиной в США и Канаде были самыми продолжительными за всю ее творческую деятельность за рубежом. Если сложить все дни и месяцы, которые она там провела, получится больше года. Да и концертов набирается более двухсот. «Но главное не в этом, — говорила певица. — Главное — восхищенная и завороженная песней публика, до отказа заполнявшая залы, ее возбужденное достоинство, выраженное в слезах радости, в ликовании, в восторге души. Думается, с точки зрения моральной добродетели, установления дружеских связей между народами совсем немало».
После гастролей певицы письма из Северной Америки приходили пачками. Американцы благодарили, делились новостями личной жизни, советовались, приглашали в гости, а то и вовсе на постоянное жительство, на все готовое, только живи и пой. У певицы, конечно же, не было времени, чтобы ответить на всю эту обильную почту, даже если бы она стала писать ночи напролет.
Америка оставила у Зыкиной добрые воспоминания спустя и десять, и двадцать лет. Она с почтением и, я бы сказал, с особым теплом говорила о подаренных нашей страной портретах президента США Франклина Рузвельта, увиденных ею в Доме-музее Рузвельта в Гайд-парке. Один — написанный художником А. Герасимовым по эскизам, сделанным на конференции в Тегеране, другой — сотканный на ковре более чем из 600 тысяч узлов мастером-ковроткачом из Армении Д. Геранфеляном. Оба подарка нравились Рузвельту. (Певица сожалела, что умер американский президент 12 апреля, в День космонавтики, который для нее всегда был праздником).
Могла с удовольствием рассказать о миссии русской эскадры в составе двенадцати кораблей под командованием адмиралов Лисовского и Попова, прибывших к берегам США в ответ на обращение президента Линкольна (Зыкина в один из приездов в США возложила букет цветов к памятнику Линкольна в Вашингтоне) помочь справиться в критический период борьбы северных штатов с южными — рабовладельцами так называемой Конфедерации.
— Русско-американское сотрудничество было реальностью в прошлом. О нем следует помнить во имя настоящего и будущего, — заметила она как-то. И продолжала: