Неизвестные солдаты
Шрифт:
— Почему вы после этого не оставили Киев? Рассчитывали остановить меня?
— Киев? — мысли генерал-лейтенанта были заняты совсем другим. Он проклинал свою неосмотрительность. Когда его, оставшегося с двумя красноармейцами, окружили в лесу немцы, он вгорячах расстрелял все патроны. Он надеялся пробиться. «Надо было носить в кармане хотя бы один патрон», — вот о чем думал сейчас генерал, вспоминая о том отчаянии, которое охватило его, когда, прижав к виску ствол пистолета, вместо выстрела услышал только металлический щелчок.
— Киев? Почему не оставили? — переспросил генерал-лейтенант. — Когда ваши танки появились в тылу, мы получили приказ командования фронтом
— Примите мое сочувствие, — сказал Гудериан. — Очень печально, когда в действия полководцев вмешиваются те, кто плохо разбирается в военных вопросах.
Пленный невидящим взором смотрел в угол комнаты. Его запекшиеся, потрескавшиеся губы едва заметно шевелились.
В самом прекрасном расположении духа Гейнц вылетел в штаб группы армий. Как всегда, при быстром движении легко было думать. И мысли были приятные. Война близилась к концу. Русские потеряли много дивизий, много техники, им нанесено такое поражение, от которого не способна оправиться ни одна армия в мире. Открыт путь на Ростов и на Харьков. Солдаты верят — само провидение направляет фюрера на победном пути. Если бы на Гитлера можно было бы молиться, многие молились бы на него гораздо охотней, чем на старого далекого бога.
Войска Юго-Западного направления были обескровлены. От дивизий и полков, которым удалось вырваться из «котла», остались только небольшие группы бойцов. В дивизии генерала Пухова, геройски сражавшейся на Днепре, насчитывалось теперь всего-навсего шестьдесят штыков. На протяжении сотен верст от города Сумы и до самого Черного моря не существовало больше целостной линии фронта.
Чтобы преградить фашистам путь к важнейшим экономическим районам, советскому командованию по существу пришлось заново создавать весь фронт, включив в него остатки разбитых соединений, новые формирования и кадровые части, перебрасывавшиеся из глубинных районов страны, с иранской границы. Но эти войска были еще далеко. Эшелоны подолгу задерживались возле узловых станций, разрушенных немецкими бомбардировщиками, летавшими в глубокий тыл.
Две недели пролежал Виктор в крестьянской хате на окраине города Гадяча. Дьяконского, еще трех легко раненых красноармейцев и двух шоферов приютила пожилая хозяйка. В белой украинской мазанке было чисто, прохладно, стойко держался приятный запах укропа. Хозяйка кормила бойцов по четыре раза в день, отпаивала парным молоком, жарила яичницу с салом.
Перевязки делал старичок-врач из местной больницы. У Дьяконского рана зажила быстро, остался только красный морщинистый рубец, стянувший кожу, Виктор опасался резко поднимать руку, боялся, что рубец лопнет.
В городе становилось тревожно. Все ближе подходил фронт, все чаще пролетали немецкие самолеты. Дьяконский сразу, как только приехал в Гадяч, отправил с запиской Бесстужеву шофера на освободившейся машине, Сообщил, что подполковника Захарова и всех тяжелораненых повезли в Харьков, указал, где находится сам, и просил не забывать. Ответа не получил. Теперь Виктор оттягивал день за днем. Очень ему не хотелось являться на сборный пункт. Оттуда пошлют в первую попавшуюся часть, не придется встретиться со своими.
И когда Дьяконский уже потерял всякую надежду получить весточку от Бесстужева, старший лейтенант сам явился к нему в хату
— Что с тобой, Юра? — спросил Дьяконский, когда вышли они в хозяйский сад потолковать наедине.
— Это? — провел рукой Бесстужев по небритой щеке. — Некогда. Последний раз под Ромнами шерсть скреб. Черт, понимаешь, мы там едва штаб Гудериана не прихлопнули. Танки нас отпихнули, вот мы и топаем без передышки. Немцы сзади поджимают, сверху самолеты… Ну, ты сам знаешь эти прогулки… Сегодня побреюсь… А вообще, скажу тебе, каша. От своей армии мы отбились. Да и нет ее больше, этой армии. Часть в «котле» осталась, часть вот так же, вроде нас, командируется самостоятельно. Попали мы не то что в полосу чужой армии, но и в другой фронт. Наш-то полк идет более или менее организованно, и все встречные-поперечные норовят к нам прислониться. Обозов нацеплялось столько, сколько у шелудивой собаки репьев в шерсти. И пушкари, и беженцы, и окруженцы. Табор цыганский. Я этих, которые с боку-припеку, вперед гоню. Они уходят — мы, прикрываем. А тем временем к нам новые прилипают. Тут, Витя, не то что побриться, поесть некогда. Ну, а ты-то как? В строй годен?
— Зажило, одни метки остались.
— Ехать можешь?
— Вполне.
— Тогда собирайся. А мне организуй воды теплой и подзакусить что-нибудь. Я ведь сюда накоротке заскочил. Полк севернее отходит, к полудню догнать надо.
— Юра, ведь это страшно, а? — заглядывая в лицо Бесстужеву, тихо спросил Виктор. — Ведь куда зашли немцы? В самую середину зашли. Где же теперь остановим их?
— Не знаю, — прохрипел старший лейтенант. — Не знаю и знать не хочу. У меня своих дел по горло, и больше ни о чем не думаю.
— Как же не думать, когда такое кругом?
— А я водку пью.
— И помогает?
— А ты что, хочешь, чтобы я с ума сошел? Чтобы у меня от дум голова треснула?
— Ну и водка — не выход.
— Сам знаю. Полегчает — брошу. И давай, пожалуйста, без нотаций. Жрать я хочу, Витя, и на текущем отрезке времени это для меня самый важный вопрос.
Отступление, продолжавшееся уже более трех месяцев, духовно изнурило людей. Все время они двигались в одну сторону — на восток. Этот путь продолжался так долго, стольких товарищей потеряли на этом скорбном пути, что уже казалось: остановиться невозможно, повернуть назад не хватит сил…
Ночью делали бросок километров на двадцать, на тридцать. Окапывались, наскоро занимая оборону. А немцы утром, выспавшись и позавтракав, садились в машины. Через час их разведывательные отряды нагоняли красноармейцев и завязывали перестрелку. К этому привыкли. Но никогда еще не испытывал Виктор такой угнетающей безысходности, как в последние дни.
Теперь их сборный отряд, именовавшийся по старой памяти полком, двигался на восток сам по себе. Ни справа, ни слева не было соседей, только брели на восток мелкие подразделения да красноармейцы-одиночки. Полк не получал приказов, люди кормились, как придется. Они не знали, что творится вокруг, насколько далеко продвинулись немцы. Тех фашистов, которые шли следом, бойцы задерживали в меру своих сил. Но страшно было сознавать, что они — это и есть то, что на языке военных сводок именуется передним краем, линией фронта. Они видели, что не существует никакого края и никакой линии. Их было слишком мало, чтобы остановить врага. Они отступали и вели за собой противника в глубь страны.