Неизвестные солдаты
Шрифт:
Ровно в 14 часов немцы устроили перерыв. Но ясно было, что ненадолго. Они готовились к новой атаке, из лесу выходили новые танки. Противник концентрировал силы на узком участке, в центре, в промежутке между двумя дорогами. Захаров бросил сюда свой последний резерв: две роты, снятые с неатакованных флангов. Подполковник сам привел их. Теперь ему нечего было делать в штабе. Исход боя решался тут, на километровом отрезке земли. Здесь важен был каждый живой человек, чтобы выполнить категорический приказ армии — задержать немцев до наступления темноты. Вместе с Захаровым в окопы пришли работники штаба,
Виктору веселей стало, когда прибыло это подкрепление. Со старыми знакомыми вроде и умирать легче. Он даже не пошел в свою ячейку, а остался в общей траншее, рядом с Бесстужевым и Патлюком.
После бомбежки началась очередная танковая атака. На этот раз больше двадцати машин одновременно, разбившись на две группы, поползло к траншеям. И опять пехоту удалось отсечь от них, прижать к земле пулеметным огнем, а танки подходили все ближе. Бесстужев, торопливыми затяжками докуривая самокрутку, говорил быстро:
— Мне бы живого офицера достать… Это же четвертая дивизия… А, Витя? Достанем?
Патлюк, весь грязный (его сегодня дважды засыпало землей), со свалявшимися волосами, высовывался из траншеи и с хриплым смехом кричал:
— Ну иди, иди сюда, злыдень, иди, гадина, иди, вошь куриная!
Виктор силком стаскивал капитана вниз. У Патлюка по-сумасшедшему блестели на черном лице белки расширившихся глаз.
Танки все разом наползли на линию траншей, заполнив воздух скрежетом, металлическим лязгом и грохотом.
Виктор, держа наготове связку гранат, выглянул из траншеи и, отшатнувшись, упал на дно, увлекая за собой Бесстужева. Сверху надвинулось ревущее, черное, обдало удушливым запахом. Со стен траншеи хлынул песок. Рядом душераздирающе, по-звериному, закричал кто-то.
Танк прошел над ними. Пока Виктор и Бесстужев выбирались из-под песка, Патлюк вскочил, кинув вслед танку бутылку. Она цокнула по броне, вспыхнул огонек, и корму машины сразу закрыло широким пологом пламени.
— А-а-а! — закричал Патлюк. — Не нравится, гад! На, жри! На, жри! — одну за другой швырял он бутылки в машину. Ее уже не было видно, вся она превратилась в огромный, пылающий ярко костер.
Бесстужев, вскинув на бруствер ручной пулемет, стрелял по немецкой пехоте. Виктор руками откапывал человека на дне траншеи. Очистил лицо — старшина Мухов! Гусеница зацепила его голову.
— Бутылку! Бутылку! — кричал Патлюк.
Виктор выпрямился. Танк, прорвавшийся в тыл, теперь полным ходом мчался назад, пытаясь сбить метавшееся над башней пламя. В него кидали бутылки, но все мимо. Виктор — прыжком наверх. Размахнулся тяжелой связкой гранат, бросил, целясь в блестящую ленту гусеницы, и в ту же секунду, сбитый сильным толчком, опрокинулся навзничь. Упал на мягкую землю. Боли не чувствовал, но пошевелиться не мог. С удивлением смотрел в прозрачное небо. Над ним склонился Бесстужев, финкой распарывал гимнастерку. Горячая струя потекла по спине.
— Куда? — шепотом спросил Виктор.
— В бок, сквозное, кажется, — бормотал Бесстужев, зубами разрывая индивидуальный пакет. — Только кровь остановить бы…
Капитан Патлюк побежал по траншее влево. Бесстужев, перевязывая, смотрел ему вслед, бинт накладывал торопливо и неумело. Закончив перевязку,
— Потерпи, Витя!
Выпрыгнул из траншеи и скрылся. Дьяконский, цепляясь за стенки окопа, встал на ноги. И перед траншеей и сзади нее горела жидкость из разбившихся на земле бутылок. Много их накидали впопыхах. Низко висел маслянистый коптящий дым, лицо обдал смрадный горячий воздух; отвратительно пахло тухлыми яйцами.
Виктор с трудом повернулся. Метрах в тридцати от него стоял танк, уткнувшись носом в окоп и задрав корму. Там сновали люди, но за дымом нельзя было разглядеть, что они делают. Языки пламени ползли по земле, подбираясь все ближе к траншее Дьяконского. Он подумал: сможет ли уйти, если огонь подберется вплотную? Сделал шаг — и сел, придавленный болью. Оперся руками о кучу земли, из которой виднелась запрокинутая голова Мухова с засыпанными песком глазами. И стало Виктору очень жалко себя, потому что бросили его тут без помощи. Что он будет делать, если вспыхнет горючая жидкость, разлитая на краю траншеи? Или, еще хуже, немцы придут сюда?
В карманах — ни одной гранаты. Стрелять из пулемета не хватит сил, автомат унес Бесстужев. Он, тихо выругавшись, вытянул поудобней ноги и тут вспомнил, что в сапоге у него — старая отцовская бритва. Взял ее дома, когда ездил в отпуск: отличная была сталь. Служила отцу с гражданской войны. И не сточилась.
Теперь Виктор был спокоен. В плен он не попадет, не будет нового позора ни ему, ни семье. У него хватит мужества полоснуть по горлу. Всего один раз.
Виктор дотронулся до лица Мухова. Знал, что старшина мертв. В черепе глубокая вмятина, в которую вдавились волосы, смешанные с землей. Но хотел убедиться окончательно. Лицо старшины было холодное, твердое. Поднес ладонь к губам — дыхания не почувствовал. Ну что же, значит, нету больше бравого помкомвзвода, знатока службы. А мечтал парень работать в газете, на досуге писал химическим карандашом куцые заметки. И если доводилось получать за них гонорар, накупал папирос, делил на весь взвод…
В траншею спрыгнул Бесстужев.
— Пришел? — обрадованно улыбнулся Виктор. — Отбили, да?
— Четвертая, точно! — булькающим злым смехом засмеялся Бесстужев. — Верно, Витя, четвертая танковая дивизия возле Столбцов проходила. Немец живой из машины вылез. Говорил с ним. Столбцы помнит. Мир помнит, а как женщину задавил — этого он не помнит! А может, не понял меня, ведь мы больше на пальцах…
— В штабе допросят.
— Весь штаб тут. Допрашивать некому… А немец, — Бесстужев нехорошо усмехнулся, на лбу дергалась кожа, — его уже на том свете допрашивают.
— Убили?
— А что, по-твоему, в безопасное место его отсюда уводить? Фашиста от фашистских бомб прятать? Конвоира ему выделять? Своих раненых в тыл вынести некому, понял? Тебя некому вынести. Патлюк за бутылками пошел, а я обязан тут быть… И тылы наши неизвестно где. Говорят, что за рекой уже. А на этом берегу только перевязочный пункт.
— Я останусь, — сказал Виктор. — Ты поднимешь меня, я из автомата стрелять буду.
— Ладно. Захаров тоже остался. В горло ранен. Давай-ка бинт закручу покрепче. — Бесстужев прислушался. — А, черт, опять бомбить будут. Опять летят.