Неизвестные солдаты
Шрифт:
— Ну, ну!
— Немцы Вильно взяли!
— Вильно? Это значит — и с севера они нависают…
— Вот и мы так подумали. Хотели здесь задержаться, а теперь решили быстрей ехать.
После ухода политрука Коротилов развернул карту, долго изучал ее, водил пальцем, сердито сопел и курил. А когда Полина попыталась отобрать у него папиросу, сказал резко:
— Отстаньте.
Кулеш ели молча. Комиссар хмурился. Полина обиделась на Коротилова. Виктор проголодался, уплетал за обе щеки, особенно нажимал на хлеб, его было много. Едва поели, Полина, ни слова не говоря, собрала посуду,
— На ручей? — спросил Виктор. — Проводить?
— Не надо, — ответила она.
Комиссар смотрел ей вслед, пока не скрылась за кустами, сказал:
— Вы и Полина будете спать. Четыре часа. Потом едем. Задерживаться нельзя.
Виктор понимающе кивнул. Разулся, с удовольствием пошевелил пальцами ног, спарившихся в сапогах. После сытной еды тянуло ко сну. Поленился даже снять гимнастерку. Умиротворенный, расслабленный, вытянулся под кустом.
Зеленым миражом колебались, плыли у горизонта дальние перелески, охваченные голубоватым маревом. В душистой теплыни недвижимо висели листья осинок. Воздух наполнен густым запахом цветов и земляники. Далеко просматривалось тонкоствольное редколесье, и где-то в нем стонала, жалуясь на судьбу, голубка-горлинка, птица полудня.
— Еще не спите, Дьяконский? — спросил комиссар, стоявший у тарантаса, опершись на его крыло. — Танки идут. Много. Впервые за это время вижу такую организованную часть. Приятно взглянуть.
Виктор лениво повернулся на другой бок, чуть приподнялся на локте. С востока, по дороге от города Столбцы быстро двигалась колонна серых от пыли, низких, тяжелых машин.
— Наверно, эшелоном из тыла подбросили, — предположил Коротилов.
Передние танки скрылись в ложбине возле ручья и скоро появились совсем близко, шли на подъем, надрывно гудя моторами, приземистые, широкогрудые, с короткими, толстыми стволами пушек. Сверкали на солнце отшлифованные траки гусениц.
— Новые какие-то, я не видел таких, — сказал Дьяконский, садясь.
Головной танк с разгону наехал на черный «газик», стоявший на обочине, ударил его. «Газик», как спичечная коробка, отлетел в сторону, опрокинулся вверх колесами.
— Ослеп он, мать его…
— Немцы! — прохрипел комиссар, пальцы его царапали, рвали застегнутую кобуру нагана.
Танки ударили из пулеметов, будто десятки швейных машин заработали сразу. Из кургузых стволов пушек выплеснулось пламя, в хуторе взметнулись разрывы. Крайний дом накренился на один бок, осел и вдруг рассыпался, осталась стоять среди обломков печь с трубой.
Коротилов, волоча ногу, пятился к лесу, стреляя по танкам из нагана. Виктор, подбегая к комиссару, видел: один танк отделился от колонны, пошел прямо к ним. Дьяконский, как ребенка, сгреб комиссара в охапку, поднял, побежал, не чувствуя веса, и только одно слово билось у него в голове: «Полина!», «Полина!», «Полина!»
Не оглядываясь, лавировал между деревьями, слыша, как щелкают по стволам пули. Что-то трещало и ломалось за спиной. Чудилось — танк напрямик лезет за ним, круша тонкие осинки. Виктор припустил, что есть мочи. От напряжения зашлось сердце. Трудно стало дышать, свинцом налились ноги. Обессилев, уронил
Коротилов заворочался, бормоча что-то. Прикоснулся рукой к лицу Виктора. Дьяконский вскинул голову, оглянулся: сзади стояли деревья и ничего больше не было видно. Гул, треск и стрельба отдалились.
Где-то совсем близко ворковала, тоскуя о своем, горлинка, будто ничего не произошло, ничего не случилось, и воркование ее подействовало на Виктора успокаивающе.
— Полина там, — сказал он.
— Скорее! Пойдем! — поднялся комиссар, морщась от боли. — Помоги мне!
Оказалось, что убежал Виктор в лес далеко, просто невероятно было, как он донес сюда комиссара. В другое время не одолел бы с такой ношей и полпути. Обратно они шли минут десять, шли медленно. Дьяконский помогал комиссару.
Когда добрались до опушки, дорога была пуста. Танки отправились дальше. Походя, не останавливаясь, разбили они в хуторе автомашины, постреляли из пулеметов красноармейцев на улице и подожгли несколько построек.
Тарантас стоял на месте. Над погасшим костром торчали палки-рогульки, а возле костра лежал на земле конь, от головы до хвоста прошитый дырочками пулеметной очереди. Дальше вдоль опушки валялись колеса, доски и ящики — остатки стоявших тут армейских повозок. Сотни раскатившихся консервных банок блестели в траве.
Все это Виктор увидел на бегу; опередив комиссара, он торопился к ручью, куда ушла Полина. Коротилов ковылял сзади.
Он узнал ее издали, узнал по серому халату и розовой косынке, которую в Барановичах дала ей в дорогу хозяйка. Полина лежала ничком и показалась ему очень маленькой, очень короткой.
— Полина! Поля! — кричал он, подбегая, и вдруг запнулся, качнулся назад, вскинув, будто защищаясь, руку к глазам.
Она была не вся. Он видел лишь верхнюю часть туловища, голову, плечи. А ниже пояса — ничего: только что-то красное, сплющенное, смешанное с землей. Из уцелевшей части спины на палец торчала белая кость позвоночника.
Танк проехал по ней, гусеницей разрезал пополам. Виктор смотрел, и все плыло у него в глазах. Он чувствовал, что вот-вот потеряет сознание, но не мог отвести взгляд. Коротилов взял его за плечи, повернул спиной, подтолкнул. Виктор подчинялся безвольно, ничего не думая, в голове стоял звон, и что-то тупо болело в затылке.
…Полковой комиссар, сняв фуражку, долго сидел возле Полины. Теплый ветерок шевелил его седые волосы. Он был старый солдат и многое видел. Он поискал, не осталось ли на ней бумаг или документов.
Положив сухую, маленькую ладонь с узловатыми пальцами на холодный, белый лоб женщины, комиссар думал, что и он виноват в ее смерти, виноват в том, что немцы зашли так далеко. Старый коммунист, он привык отвечать за все, не сваливать на других и всегда, если случалось плохое, искал, а в чем же тут заключается его вина, чего недосмотрел, недоделал он сам…
Теперь оставалось только похоронить Полину. Похоронить и запомнить все виденное и слышанное в эти последние дни. Страшное нельзя забывать, хотя бы для того, чтобы не допустить повторения.