Неизвестные трагедии Первой мировой. Пленные. Дезертиры. Беженцы
Шрифт:
Одно дело — угрозы, неизбежные и необходимые, так как надо победить в войне. Совсем другое — соответствующий закон. К чести верховной власти и лично императора Николая II (в отличие от массы военачальников, жаждавших прикрыть собственную военную несостоятельность репрессиями в адрес рядового состава), подобный закон так и не был принят вплоть до 1917 года. Дело ограничилось законодательным «лишением пайков» (которое, как мы видели, в подавляющем большинстве случаев не могло быть применено в действительности) и декларативными заявлениями, подобно описанным выше. Интересно, что в августе 1916 года Ставкой Верховного главнокомандования, во главе которой с августа 1915 года стоял сам император, было постановлено, что заочные смертные приговоры военно-полевых судов незаконны и должны были отменены вышестоящими инстанциями вплоть до Главного военного суда. В том числе следовало отменить и уже утвержденные приговоры. [121] Это ли не доказательство того, что царь оказался справедливее и умнее своих генералов? Расплатой же
121
Сборник руководящих приказов и приказаний VII армии, б.м., 1917, с. 221.
Тем более что русские воины, бежавшие из плена, получали награды, звания, знаки отличия, как совершившие подвиг. Бывший военнопленный вспоминал, что «подкопы и побеги из лагерей являлись одним из самых видных фактов жизни военнопленного. Почти в каждом лагере делался „секретно“ подкоп… секретным он казался тем, кто его делал, но знал о нем, обыкновенно, весь лагерь». «В большинстве случаев побеги носили случайный характер и потому удавались чаще, чем подкопы, но процент вполне удавшихся побегов очень незначительный. Делали попытки бежать все пленные, но ничьи попытки не сопровождались таким безумным риском, никто так не рвался на свободу, как русские». [122] Всего за годы Первой мировой войны из неприятельского плена успешно бежали шестьдесят тысяч русских солдат и офицеров. Пик побегов пришелся на 1916 год, что было вызвано, с одной стороны, победами на фронте (Брусиловский прорыв), а с другой — ухудшением продовольственного снабжения в странах Центрального блока.
122
Аскольдов А..А…Памяти германского плена. Прага, б.д., с. 14–15.
Из русского плена до сентября 1917 года бежали 35 725 пленных стран Четверного блока, большая часть из которых ускользнули именно в 1917 году, и не обязательно на свою родину. Воспоминания современников пестрят сообщениями о том, что Советы, солдатские комитеты, прочие революционные организации были битком забиты бывшими австро-германскими военнопленными. В 1918 году из этих «кадров» комплектовались батальоны «интернационалистов», так как понятно, что бороться за «счастье трудового народа» лучше всего в чужой стране, где человек не в такой степени скован соображениями морали и человеколюбия, как то могло бы быть на своей собственной земле. Достаточно сравнить высказывания и деятельность Ф. Э. Дзержинского в России и в Польше в период советско-польской войны 1920 года. Недаром даже теоретик анархизма М. А. Бакунин считал, что несчастлива будет та страна, в которой захватит власть социализм марксистской интерпретации. Наверное, ему не могло и присниться, что такой страной станет его родина — Россия.
На лагерном жаргоне побег назывался «полетом», бежавшие — «летчики». Главное условие побега — одежда и знание языка. Достичь этого удавалось редко, но возможно. В России каждый бежавший из плена немедленно получал награду или повышался в чине (иногда и то, и другое). Причем все это существовало официально, утверждаясь на самом высшем уровне. Так, приказ по армиям Северо-Западного фронта от 11 августа 1915 года за № 1807 указывал, что бежавшие из плена солдаты должны быть награждены Георгиевскими медалями 4-й степени.
Постепенно «раскочегаривалась» и военная бюрократия, узаконивая то, что сложилось повелениями Ставки помимо военного министерства. В ноябре 1916 года Военный совет постановил вручать всем бежавшим из плена Георгиевскую медаль. Всем бежавшим из плена ранее этого срока — 11 ноября 1916 года, также вручалась медаль при условии, «в отношении которых не установлено порочащих данных». А в начале декабря 1916 года штаб Верховного главнокомандующего поддержал идею Главного управления Генерального штаба по поводу награждений. Теперь считалось, «что в видах справедливости представляется необходимым награждать Георгиевской медалью {4-й степени} за смелый побег вообще всех нижних чинов, бежавших из плена, в отношении коих установлено, что они сдались в плен благодаря сложившимся обстоятельствам, а не умышленно». Тогда же Георгиевские комитеты на местах обязывались вывешивать описания подвигов георгиевских кавалеров — уроженцев данной местности. Эти сведения вывешивались в волостных управлениях, в местных школах, а в приходских церквях по павшим за Родину должны были «устанавливать вечное о них поминание». [123]
123
РГВИА, ф.391,оп.2, д. 72, лл. 11,19.
Для бежавших офицеров, помимо повышения по службе, существовали и денежные выплаты. «Пособие с целью оказания материальной помощи могло быть назначено и семье военнослужащего, глава которой был убит, умер от ран или болезни или безвестно отсутствовал… Офицерам, оказавшимся в плену, если они не были на военной службе у неприятеля, по прибытии из плена выплачивалось жалованье за все время нахождения в плену (с зачетом выданного семье). Семьям пленных офицеров выплачивалась половина его жалованья и столовых денег, квартирные деньги в полном размере и, кроме того, пособие на наем прислуги, если оно положено было офицеру перед пленением». [124]
124
Тиванов
Награждения за плен практиковались в России с давних пор. Еще в середине семнадцатого столетия Г. Котошихин писал, что русские воины, попавшие в плен, награждались «за полонное терпение» тем, что выходили из холопства или крестьянства, получали небольшие земельные владения от казны, а то и могли получить статус «боярских детей». При Петре Великом такая практика продолжалась. Как пишет исследователь, «мало того, что они имели право получить причитающееся жалованье, но с 1713 года им на законном основании выплачивают еще и своего рода компенсацию за мучения, принятые на государевой службе в неприятельском плену. Землями бывших полоняников уже не наделяют, но вручают денежные дачи „за полонное терпение“». Характерно, что пленники, вернувшиеся на родину из турецкого или хивинского плена, получали несколько больше, нежели из плена шведского, так как считалось, что их мучения были большими, нежели у людей, находившихся в европейских государствах. В 1766 году Сенат отменил награждения за плен, оставив этот вопрос на усмотрение военачальников. Причина тому — опасение, что солдаты не станут драться до последней возможности, так как воюющие державы старались урегулировать вопросы обмена пленными, согласно международным договоренностям. Вскоре награждения были и совсем отменены. Автор говорит: «Надо думать, что по мере абсолютизации государственных интересов параллельно, одновременно с укреплением государственной машины Российской империи индивидуум, служащий этим интересам, все больше и больше теряет право пренебречь ими даже в самой экстремальной ситуации, когда, к примеру, приходится выбирать между гибелью или выполнением боевого задания. Отношение русского правительства к воинам, попавшим в плен, эволюция этого отношения — наглядный пример порабощения личных интересов государственными» [125] 1.
125
Карпущенко СВ.Армейские будни: казарма, каша, казна, кафтан // Быт русской армии XVIII — начала XX веков. М., 1999, с. 112–113.
Единовременные пособия возвратившимся из плена инвалидам, что было разрешено международными соглашениями, составляли такие суммы: обер-офицеры — 200 рублей, штаб-офицеры — 300 рублей, генералы — 500 рублей. Для бежавших суммы были немного больше. Например, приказ по Юго-Западному фронту от 2 февраля 1917 года за № 42 говорит, что бежавшим из плена офицерам должно было выдаваться единовременное пособие в размере: обер-офицеры — 290 рублей, штаб-офицеры — 455 рублей, генералы — 725 рублей. Как известно, последним пособием смог воспользоваться только начдив-48 ген. Л. Г. Корнилов, попавший в плен во время Горлицкого прорыва в апреле 1915 года.
К вопросу о награждениях. Заочно генерал Корнилов был награжден орденом Св. Георгия 3-й степени, так как до последнего пытался пробиться из «котла», в котором оказалась его дивизия. После бегства из плена летом 1916 года получил повышение и по службе: назначение командиром 25-го армейского корпуса. Вот так ценился факт бегства из плена. Или, например, бежавший из плена в 1917 году поручик Семеновского полка М. Н. Тухачевский был повышен в чине до своих сверстников, в 1915–1916 гг. воевавших на фронте, а не плененных, как Тухачевский. Само бегство из плена оценивалось как подвиг.
Февральская революция была встречена военнопленными с восторгом. 1917 год — это период большевизации пленных, особенно после прибытия в лагеря солдат, переживших на фронте Февраль. Русский пленный вспоминал: «Никогда еще за все время плена не была так сильна жажда вернуться в Россию, как теперь. Пленные хотели принять участие в новой жизни, увидеть, как живется сейчас на свободной родине… В эти дни в лагерях сильно увеличилось число побегов». [126]
Если при царизме власти были настороженно настроены к пленным, так как в 1915 году многие сдавались добровольно, то после Февраля пленные — уже постепенно мученики. Но иным было отношение к ним Временного правительства в законодательном плане. Именно в 1917 году всем добровольно сдавшимся солдатам и дезертирам военно-полевыми судами стали выноситься заочные смертные приговоры. [127] Впрочем, широкого распространения эта мера не получила, так как применить ее государственная власть была не в состоянии. В этом и разница. Император имел возможность использования репрессалий, но не применял их, ограничиваясь неоказанием помощи (да и то сказать — кормить два миллиона пленных, когда в стране хлеба и без того не хватало). Временное правительство в стремлении выполнить обязательства перед западными союзниками, поддержавшими переворот, было готово на все, но не имело возможности применить репрессалии.
126
Левин К.Записки из плена. М., 1936, с. 233.
127
См.: Сборник руководящих приказов и приказаний 7-й армии, б.м., 1917, с. 220.