Неизвестные трагедии Великой Отечественной. Сражения без побед
Шрифт:
В первый день 11-я армия ко всему прочему потеряла огромное количество инженерной техники и имущества. По воспоминаниям начальника инженерных войск армии полковника С.М. Фирсова, еще в марте в нее прибыло более 30 саперных и инженерно-саперных батальонов, которые были полностью укомплектованы табельным инженерным имуществом, техникой и переправочными парками. Однако оружие имелось только у кадрового личного состава, а общая обеспеченность частей им не превышала 20–25 %. До начала войны оружие так и не было получено, а вся техника оставалась в районах работ в приграничной зоне. Как пишет Фирсов: «Не имея возможности оказать какое-либо сопротивление противнику, все эти части рассыпались в первый же день и понесли очень крупные потери. Все их инженерное имущество, техника и переправочные парки (свыше 12 парков) оставались на местах и стали трофеями противника» [72] .
Как в 8-й, так и в 11-й
В целом двумя сильными ударами противник уже в первые сутки расколол оборону Северо-Западного фронта. Его танковые клинья (4-я и 3-я танковые группы) пробили две глубокие бреши в обороне советских войск: юго-восточнее Тильзита и восточнее Сувалок. Наибольших успехов немецкие войска добились на левом крыле фронта, где переправились через р. Неман южнее Каунаса и продвинулись на 60 км. Соединения фронта, особенно 11-й армии, вынуждены были поспешно и неорганизованно отступать. В этом смысле можно признать правоту начальника генерального штаба сухопутных войск вермахта Ф. Гальдера, который, подводя итог первого дня войны, отмечал: «Наступление германских войск застало противника врасплох. Боевые порядки противника в тактическом отношении не были приспособлены к обороне. Его войска в пограничной полосе были разбросаны на обширной территории и привязаны к районам своего расквартирования. Охрана самой границы была, в общем, слабой.
Тактическая внезапность привела к тому, что сопротивление противника в пограничной зоне оказалось слабым и неорганизованным, в результате чего нам всюду легко удалось захватить мосты через водные преграды и прорвать пограничную полосу укреплений на всю глубину (укрепления полевого типа)… Русские вынуждены принять бой в той группировке, в которой они находились к началу нашего наступления» [75] .В такой обстановке в крайне тяжелом, если не сказать критическом, положении оказался личный состав строительных батальонов, возводивших укрепления на границе. Как отмечал в своих воспоминаниях начальник инженерных войск фронта В.Ф. Зотов: «Строительные батальоны, предназначенные для работ на границе, имели на вооружении по 2–3 десятка винтовок на батальон… Числа 14 июня, докладывая по телефону маршалу Б.М. Шапошникову о ходе оборонительного строительства, я указал, что в условиях обостряющейся обстановки на работах находится до 50 тысяч военных строителей без оружия. В связи с этим я просил дать указания об их вооружении. В ответ на это маршал заметил, что я вмешиваюсь не в свое дело…» [76] Думается, причина в том, что местное население, из которого в основном были сформированы строительные батальоны, в большинстве своем было недовольно насаждаемыми советскими порядками, а потому и считалось неблагонадежным.
Несмотря на это, с началом войны, когда невооруженная масса людей побежала от границы, решили вооружить и их. Так, в 7 часов 15 минут 22 июня начальник штаба фронта генерал П.С. Кленов направил командующему 8-й армией генералу Собенникову телеграмму следующего содержания: «Сегодня из Риги в Шауляй будет доставлено машинами 10 тысяч английских винтовок и 2 миллиона к ним патронов. Вооружайте стройбаты, оружие давать только безусловно преданным бойцам» [77] . Но в обстановке всеобщей неразберихи и глубоких прорывов немецких войск сделать это не удалось, а вскоре командованию фронта стало и вовсе не до строительных батальонов. И не случайно в одном из политдонесений фронта, адресованном начальнику Главного управления политической
Впрочем, недоверие со стороны советского командования проявлялось не только в отношении строительных батальонов, но и в отношении соединений территориальных корпусов. 22 июня в 9 часов 35 минут в своем донесении народному комиссару обороны генерал-полковник Кузнецов сообщал: «Крупные силы танков и моторизованных частей прорываются на Друскеники. 128-я стрелковая дивизия большею частью окружена, точных сведений о ее состоянии нет.
Ввиду того, что в Ораны стоит 185-я стрелковая дивизия, которая еще не укомплектована нашим составом полностью и является абсолютно ненадежной, 179-я стрелковая дивизия – в Свенцяны также не укомплектована и ненадежна, так же оцениваю 181-ю стрелковую дивизию – Гулбене, 183-я стрелковая дивизия на марше в лагерь Рига, поэтому на своем левом крыле и стыке с Павловым (командующий войсками Западного фронта. – Авт.) создать группировку для ликвидации прорыва не могу. Прошу помочь… 5-я танковая дивизия на восточном берегу р. Неман в районе Алитус будет обеспечивать отход 128-й стрелковой дивизии и прикрывать тыл 11-й армии от литовцев…» [79]
Впрочем, у командования фронта имелись все основания для подобного недоверия. Известный историк В.А. Анфилов в своей книге «Грозное лето 41 года» (М., 1995) приводит воспоминания начальника штаба 29-го территориального стрелкового корпуса П.Н. Тищенко. «Незадолго до моего приезда (он прибыл в штаб корпуса 19 июня 1941 г.), – вспоминает Тищенко, – было арестовано около 300 человек офицерского состава из-за неблагонадежности. Кроме того, по информации особого отдела корпуса, были заготовлены списки на две с лишним тысячи человек сержантского и рядового состава, которые подлежали изъятию из частей корпуса…»
В первый день войны, продолжает Тищенко, «…перед нами встал вопрос об отводе своих войск к Вильно, ближе к своей базе. В то же время чувство дисциплины требовало, чтобы на отход получить приказ начальства, а с ним нет связи. К вечеру, после непрерывных вызовов по радио, вдруг ответил штаб округа и передал короткую шифровку. В ней было сказано: «Командиру 29-го стрелкового корпуса. Отходить на Вильно, принимая все меры к недопущению восстания в частях корпуса. Кузнецов. Диброва (член Военного совета фронта. – Авт.)». Как он указывает дальше, попытки восстания и перестрелки между русскими и литовцами были 22 июня и в последующие дни, пока все местное население не разбежалось из частей корпуса [80] .
Красноречивое свидетельство того, что местное население развернуло сопротивление в тылу советских войск, приводит немецкий исследователь В. Хаупт, который пишет: «Литовское население начало выступать против советских оккупационных войск. Это привело к бурным сценам. Некоторые гражданские с оружием в руках действовали против красноармейцев и советских чиновников. Местным партизанам 23 июня удалось захватить радиостанцию. Один представитель командования литовской армии в 19.30 прочитал воззвание к германскому Верховному командованию подвергнуть бомбардировке Ковно (Каунас. – Авт.) и отступающие Советы в городе!» [81]Понятно, что такими силами, как 29-й стрелковый корпус, командующий войсками Северо-Западного фронта действительно не мог создать группировку войск для ликвидации прорыва 3-й танковой группы генерал-полковника Гота на смежном фланге с Западным фронтом.
В первый день военных действий ни командующий, ни штаб фронта не имели полного представления о положении своих войск на направлениях вражеских ударов и, следовательно, не могли своевременно влиять на развитие событий. Удары авиации противника по штабам и действия диверсантов приводили к систематическому нарушению связи с войсками. Как пишет в своих воспоминаниях генерал-лейтенант П.М. Курочкин, который в начале войны являлся начальником войск связи Северо-Западного фронта: «От ударов немецкой авиации сильно пострадала проводная связь на территории… фронта. Наиболее сильно был разрушен узел связи в Шауляе и Укмерге, частично были повреждены узлы связи в Каунасе, Вильнюсе и Лиепае, а также многие линии, особенно проходившие вдоль железных и шоссейных дорог. В результате была нарушена проводная связь штаба фронта почти по всем основным направлениям.